Забытые

Семь месяцев революции дают возможность подвести некоторые итоги, конечно, далеко не по всем счетам. Когда наступит время подвести общие итоги, когда явится возможность точно и документально написать хотя бы краткую историю первого периода великой российской революции и установить, что она разрушила и что создала,—определить теперь совершенно невозможно.

Целый ряд вопросов, которые хотелось бы задать лицам, возглавлявшим революцию и до сих пор остающимся у власти, осужден,—как принято теперь выражаться,—повиснуть в воздухе; но все-таки хочется задать эти вопросы, ибо в основе их и боль страдающего сердца, и скорбное недоумение, и воспоминания о том, что революция на знамени своем в первые же дни написала торжественное обещание: на смену бесправия, беззакония, угнетавших свободу граждан, создать гарантии, при которых личность гражданина была бы обеспечена от каких бы то ни было посягательств.

Полгода тому назад были взяты под стражу по подозрению в самых тяжких преступлениях, в виде измены, предательства, расхищения казны, очень многие сановники, т.-е. бывшие министры, члены Государственного Совета, сенаторы; их схватывали и арестовывали способом, который никогда не практиковался при старом,— как-никак, но вежливом режиме,—причем арест сопровождался расхищением имущества, издевательством и даже побоями, а последующее содержание в Петропавловской крепости по своим подробностям напоминает те далекие времена, когда были в ходу пытки.

Штюрмер умер; в каком положении другие—никто не знает; но зато известно, что в течение минувшего полугодья громадному большинству из арестованных не предъявлены обвинения.

В руках Временного Правительства и его агентов—исчерпывающая полнота материала, ибо представители старого строя, неожиданно схваченные и засаженные, как и вообще старое правительство, столь быстро сдавшее свои позиции, естественно ничего не могли скрыть или истребить. У „бывших людей", надеюсь, все это признают, нет никакой протекции, нет никого, кто бы им мог „порадеть", сбить следствие на ложный путь и вообще затруднить работу правосудия, наконец, надо полагать, нет недостатка и в лицах, предложивших свои услуги в качестве следователей.

Если припомнить наши горячность и яркость обвинений, сыпавшиеся с кафедры Государственной Думы с 1 ноября 1916 года против представителей тогдашнего правительства, если вспомнить, что этот звон больших думских колоколов до сих пор сопровождается перезвоном на всех колокольнях не только социалистической, но и буржуазной прессы, то, казалось бы, совсем пора от бесчисленных восклицаний, истерических возгласов, завываний, фанфар перейти к делу и ясно объявить обществу, что таким-то лицам предъявлены такия-то обвинения.

Если правительство молчит, то постараемся сейчас сами собрать со столбцов газеты и суммировать эти обвинения.

Относительно Штюрмера проскользнуло в газетах известие о предъявлении ему обвинения не то в превышении, не то в бездействии власти, т.-е. в чем-то таком, от чего не застрахован ни один чиновник ни при каком режиме.    

В самом начале революции ходили по газетам рассказы о том, как генерал Воейков в беседе с государем высказывал предположение о возможности открытия для немцев северного фронта, однако, тогда же этот слух был категорически опровергнут герцогом Лейхтенбергским.

Тогда же, т.-е. в первые дни революции, публиковались телеграммы крайне подозрительного содержания, которыми обменивалась государыня Александра Федоровна и какой-то Розенталь. Спустя, однако, месяц или два, в Новом Времени от следственной комиссии было объявлено, что по тщательному расследованию копий этих телеграмм на главном телеграфе не оказалось и оказаться не могло, так как служащая в военной цензуре какая-то госпожа Виноградова созналась, что эти телеграммы составляла она и она же сообщила их в газеты для шутки. Члену Гос. Сов. Чаплинскому предъявлено обвинение в бездействии власти, выразившемся в том, что, занимая должность прокурора Киевской судебной палаты, он во время процесса Бейлиса отказался вызвать свидетеля и не запротестовал против того, что два жандарма были переряжены курьерами и стояли сторожами у комнаты присяжных заседаний.

Недавно закончился процесс Сухомлиновых, следствие о коих начато задолго до революции, но к этому процессу ни покойный Штюрмер и никто из сидящих ныне в Петропавловской крепости никакого отношения не имеет; мало того, установлено, что бывший министр юстиции и внутр. дел Макаров, бывший тов. министра Белецкий и вице-директор Виссарионов были лицами, предупреждавшими Сухомлинова о Мясоедове.

Относительно наиболее крупной фигуры—представителя Государственного Совета И. Г. Щегловитова, стоявшего во главе Министерства Юстиции с 1905 г., при котором прошли все политические процессы, более всего истерических возгласов, в роде: „проклятый щегловитовский режим, шемяки-щегловитова суд"; но конкретных примеров неправосудия, или явно неправомерных действий не приводится, если не считать, что Щегловитов действительно настаивал на постановке дела Бейлиса на суд присяжных и, пользуясь предоставленным ему законами правом, не допускал широкого прилива евреев в адвокатскую среду.

Маклакова, кажется, совсем забыли, равно как и Протопопова, если не считать, что в отношении последнего действует до сих пор пущенная кем-то легенда о разосланных для борьбы с революционерами во все места пулеметах, розыск которых служит до сих пор для членов разных комитетов предлогом производить погромные обыски.

Конечно, по такому обвинительному хламу содержать людей под стражей нельзя, если не осуществлять месть или сводить личные счеты; но в последнем случае нечего уже говорить о правосудии, законности и т. д.

На наших глазах совершенно откровенно выписываются Ленины и Роберты Гриммы под гарантией министров Скобелева и Церетелли. Ленинцы открыто, не стесняясь, на немецкие деньги ведут возмутительную пропаганду, разрушают оплот государства, его армию, призывают к открытому бунту, учиняют бунт, расстреливают мирных жителей, и тем не менее этих господь не только не держат на каторжном режиме, но или освобождают, или дают им возможность скрыться...

Итак, почему в отношении явных, пойманных с поличным предателей не принимается никаких мер или только так, „для отвода глаз", а в отношении подозреваемых, и то только по слухам, применяется каторжный режим?

Почему?

Н. Р—р.

"Московские Ведомости", № 229,  17 (30) октября 1917 г.

Еще по теме