Голодные и холодные в Лондоне

Лондон, столица «гордого Альбиона», как величают обыкновенно Англию все поэты, полон золота и нищеты, но нищеты такой, какая едва ли встречается в каком-нибудь городе другого государства. Разве только один Пекин может поспорить с Лондоном в этом отношении.

Но надо отдать справедливость англичанам, в особенности же богатому населению Лондона, они, не смотря на видимое презрение, оказываемое к беднякам, более других заботятся о своих несчастных, больных и голодных пролетариях. Все эти бедняки, нищие, спившиеся с кругу, погрязшие во всякого рода пороках и тщетно ищущие работы труженики, могут находить не только ночлег, но и теплую пищу.

Во многих мрачных и грязных закоулках Лондона, в местах, где встречается наибольшее число бесприютных и заблудшихся людей, устроены, различными благотворительными обществами, а также и правительством, ночлежные приюты, куда принимают на ночь всех являющихся нищих и бродяг, оделяя их теплой пищей.

Ежедневно в известные часы, назначенные для приема, к этим приютам стекаются со всех концов Лондона бездомные скитальцы и впускаются на ночлег, без различия пола и возраста, при чем записывается в особую книгу имя каждого посетителя. Всех их наделяют теплым чаем и булками и дают удобную постель и теплое одеяло. На следующее утро их всех опять кормят и здоровых выпускают опять для скитания по городу, больных же препровождают в лазареты и госпитали.

Прилагаемая при сем картинка, заимствованная нами из нового лондонского иллюстрированного журнала «Тhе Graphiс», изображает разнохарактерную толпу бедняков, у дверей ночлежного приюта, в ожидании впуска в него. Здесь, посередине, прислонившись к стене, в полудремоте, стоит пожилой человек, одутловатое, и обрюзглое лицо которого, служит самым резким доказательством того, что он один из самых прилежных посетителей всех кабаков и харчевен, где пропивает каждую ниспадающую ему копейку. Рядом с ним, по левую руку, стоит горемыка работник, с каким-то тупым отчаянием прижимающий к своей груди спящую, а может быть и коченеющую от стужи и голода, дочь.

Дальше, стоит вероятно вдова со своей дочерью; по фасону оборванного костюма девочки и по шляпке и салопу ее матери можно предположить, что когда то они жили в довольстве, но, вероятно, внезапная смерть главы семейства, или какие-нибудь другие беспощадные обстоятельства, лишили их куска хлеба и пристанища. За этими двумя женскими фигурами, в темном углу, виднеются двое мужчин, скорчившихся от холода; лица их, хотя и изнеможенные несколько претерпеваемыми ими лишениями, не получили еще того отпечатка и нравственного, и физического искалечения судьбою, каким отличается лицо человека, стоящего со сложенными на груди руками, рядом с дремлющим у стены стариком, проживающим остаток своей жизни.

Вся фигура этого несчастного, как кажется, забита, затерта самой безвыходной нищетой; холод свел ему все члены, прикрытые разрушающейся от времени и непогоды одеждой, голод довел его лицо до последней степени худобы; человек этот, устремивший куда-то вдаль свои стеклянные, ничего уже не выражающие глаза, должно быть не имеет уже ни малейшей надежды на возможность выйти из того ужасного положения, в котором он находится. Слева подходит бедно, но опрятно одетая женщина с ребенком на руках; она идет понуря голову и крепко прижимая к своей груди ребенка, как бы стараясь защитить его от насмешек и брани, которыми щедро осыпают ее трое еще малолетних, но уже закоренелых негодяев.

Вся группа освещена тусклым светом стоящего невдалеке фонаря и находится под наблюдением почтенного полисмена, спокойно смотрящего на привычную для него картину.  

А. С.

Всемирная иллюстрация, № 58 (7 фев. 1870 г.)