Четыре года

Сегодня четвертая годовщина Февральской революции, Февральской по старому стилю, Мартовской по новому.

Бороться с солнцем уж слишком глупо. Казалось бы солнце имеет право на то, чтобы само державно царствовать над солнечной системой, и стоять вне политики.

Но темные люди ухитрились вовлечь а политику и дневное светило. Здесь, между прочим, кроется великая близорукость православной церкви, которая во имя мертвых традиций проглядела свою религиозную сущность. Праздник Рождества Христова, празднование дня, когда „воссия мирови свет разума" приурочен к солнцевороту. К моменту, когда начинает нарастать день, т. е. свет. Русская церковь отстала от солнца, заставляет Христа рождаться через дне недели после рождения солнца и почему-то гордится этим.

Скажут, что это мелочь. Но это не верно. Когда Деникин и Врангель, во имя традиции, пошли на большевистскую Россию со старым стилем, они совершили величайшую ошибку. Они отказывались от солнца, от сознания, от здравого смысла. Как будто верность солнцу, значит предательство по отношению к религиозному сознанию.

Итак, будем называть нашу революцию Мартовской, а не Февральской. Мартовской, т. е. весенней. Март время равноденствия, время великих весенних бурь, время борьбы стихий. Время надежд и упований, а иногда и время обманутых надежд и обманутых упований.

В нынешней русской эмиграции считается хорошим тоном лягать нашу Мартовскую революцию. Совсем как осел лягал райского льва.

Мартовская революция привела Россию к великим бедствиям. Следовательно— лягай революцию, и доказывай, что до революции было лучше. Было лучше при самодержавии. Следовательно, да здравствуют Романовы.

И все распутницы, все участники той мерзости из мерзостей, которая царила в России в годы войны, которая измывалась над кровью русских людей, — с гордостью доказывают, что Россия не доросла до республики, что Россия жаждет реставрации.

Но. позвольте. Если кормчий плох, если благодаря его неопытности, корабль не выдержал бури, из этого не следует, что не надо стремиться в новую страну, где, по вере нашей, должны царить справедливость и честность.

Россия страдает безмерно. Страдает настолько сильно, что может погибнуть. Но порыв ее был свят. И лучше погибнуть со святым порывом, нежели сыто жить мирясь с Распутиным.

Пусть Керенский плох, пусть он был неопытный, трусливый, кормчий. Пусть он повел наш корабль не в царство света, а куда-то в преисподнюю. Из этого не следует, что плох новый свет, что ради куска хлеба надо вечно пребывать в состоянии пресмыкающихся и ползать на брюхе...

Ползать на брюхе, и перед кем? Пред Распутиным, этим дьявольским символом самодержавии.

По слову Евангелия все простится, кроме хулы на Святого Духа.

Простятся России и ее великие ошибки, ее безумный большевизм. Она обманулась, ее обманули.

Она была в опьянении. Смешала святое с преступным. Тяжко ее похмелье. Но не будем хамами. Целомудренно прикроем ее наготу. Заблудившись, Россия мучительно ищет выхода, и как раз через четыре года после революции, опять в Мартовские весенние дни, она опять воспряла, опять, как и четыре года тому назад, пытается свергнуть с себя самодержавие.

Большевистское самодержавие мало чем отличается от самодержавия царского. И конечно, она свергнет это иго.

Во имя чего она его свергнет? Вот тут начинаются великие разногласия среди русско такой же мере, как и революцию "нашу", революцию Мартовскую.

Они воображают, что русский народ свергнет большевиков, чтобы вернуться к старому. Уже в Берлине собирается воронье. Черное воронье, которое каркает, и готовится целой стаей полететь в Россию, полететь из Берлина в Петербург. Но это воронье не знает, что делается в России, не оценивает все и глубины пережитого ею потрясения.

Не дай Бог никакому народу пережить большевизм. Слишком дорогая эта наука. Две идеи внедрили большевики в русскую жизнь. Идею равенства, простого демократического равенства. Эту идею они внедрили сознательно.

Вторая идея внедрилась в душу русского крестьянина, а следовательно и России, помимо их воли: идею частной собственности.

Пусть идея социализации или национализации земли благородна и значительна. Она не соответствует желаниям русского крестьянина. Он не хочет быть крепостным нового типа, крепостным нового помещика: чиновника комиссара. Он не хочет, чтобы у него отымали плод его труда, он хочет свободно распоряжаться своим состоянием. Словом, он хочет свободы. Благодаря безумию большевиков, которые довели насилие до последних пределов, ввели в России рабство, в полном смысле этого слова, крестъянин понял, что такое свобода, и возжелал ее.

Но как раз на знамени Мартовской революции было начертано великое слово: "Свобода". Русский крестьянин стал понимать чего хотела Мартовская революция, и чего она не сумела достигнуть. Он понял, что у Свободы, у святого права на владение собственным участком земли, у святого права быть хозяином земли русской два врага: самодержавие и большевизм. Ни помещиков, ни коммунистов. Вот лозунг современной России.

Но этот лозунг был и у Мартовской революции.

А потому, не взирая на все ошибки Мартовской революции, не взирая на всю бездарность ее вожаков, помянем ее сегодня добрым словом, и порадуемся, что как раз в светлые мартовские дни до нас эмигрантов, так ясно доходит голос пробуждающейся третьей России.

Именно третьей России, одинаково далекой и от России царской, и от России коммунистов.

Д. ФИЛОСОФОВ.

***

ВАРШАВА, 12 марта.

К итогам и перспективам

Четырехлетняя годовщина мартовской революции застает Россию не только не успокоенной и умиротворенной, но переживающей, быть может, самый драматический момент в процессе своего революционного развития.

Революция, начавшаяся 27 февраля (12 марта) 1917 года, оказалась много сложнее, чем то представлялось всем в первый момент ее возникновения. "Простая" задача ликвидации слишком задержавшейся в истории России самодержавной монархии, безмерно осложнилась социальными задачами, отчасти оставшимися в наследство, как неразрешенная, еще с эпохи "великих реформ", отчасти выросшими в пореформенное время, когда Россия, вступив экономически и культурно в семью западно-европейских государств, столкнулась и со всеми теми проблемами, которые уже много десятилетий волнуют европейские демократии.

Наконец, в противовес централистическо-империалистическим тенденциям старой России, в особенности остро, как реакция против них, перед революционной Россией встали резко выраженные центробежные стремления отдельных народов, ее населяющих и отдельных районов и областей, заявивших права на свое самоопределение.

Эта необъятная сложность задач повела к тому, что русская революция скоро приняла характер анархической смуты, которая под флагом и под именем коммунизма в течение трех с половиной лет раздирает несчастную страну.

Но как раз сейчас эта фаза коммунистической смуты, видимо, приходит к своему окончанию. Русский коммунизм явно исчерпал все те ресурсы, которые он находил, с одной стороны, в темноте и отсталости некоторых частей населения, с другой - в общеевропейском потрясении и его последствиях,— в третьей, наконец, в той иноземной поддержке, которая злостно оказывалась ему теми, кто надеялся в этой мутной воде извлечь для себя наиболее обильный улов.

Прожитые годы невероятных страданий были эпохой преодоления этих страшных осложнений, безмерно затруднивших течение революционного процесса. Морями крови и невыразимыми муками заплатил русский народ за все ошибки своей истории так же,—как и за преступления некоторые из своих ближайших соседей.

Но преодоление совершается. Кронштадтские, московские, петроградские и пр. и пр. события говорят об этом преодолении слишком громко, чтобы для подтверждения этого нужны были еще и какие-нибудь слова.

Преодоление идет и в другом направлении—-именно идеологическом. После "интернационалистической" фазы, бурно и дико проявившейся в начале революции, вскоре последовала реакция в сторону великодержавного национализма, с которым, однако, теперь уже вступила в борьбу новая идеология, складывающаяся на основании учета всех реальных условий новой обстановки мировой и специально русской, — и строящаяся в направлении признания всех—и социальных, и политических, и национальных завоеваний революции, происшедшей и 1917—18 г.г.—т. е. не в одной России.

Все сказанное позволяет нам утверждать, что наиболее темный период русской революции заканчивается и мы находимся у того предела, за которым начинается уже строительство новой свободной демократической России—великой не только своим пространством и численностью населения,—но и теми идеалами и историческими задачами, которые давно нашли себе отражение в ее литературных и культурных исканиях.

Свобода : Газ. полит., лит. и обществ. - Варшава, 1921 г. № 195, 12 марта