Генерал Скоропадский

Дом на Институтской улице в Киеве, где живет гетман всея Украины, теперь называют гетманским дворцом. Так его назвал сам генерал Скоропадский в тот день, когда он стал во главе новой украинской власти.

День необычайный, еще и теперь он кажется сказкой многим из тех, которые пришли с гетманом. И говорят о тех событиях во дворце, как о чудесных,—и в этих рассказах гетман Скоропадский вырастает в большую колоритную фигуру.

Все чаще и чаще имя будущего гетмана стало повторяться в начале лета 1917 г. Бывший командир русского З4-го корпуса, он по соглашению украинской рады с временным правительством взял на себя украинизацию армейских частей.

Бывшие русские полки составили «вильне козацтво», сыгравшие не малую роль в жизни возрождавшейся Украйны. И один день остался самым памятным для вождей козацтва: день, когда генерал Скоропадский не исполнил приказа «главковерха» Крыленко и повел свои полки не к Жмеринке, где их ожидал Крыленко, а повернул эшелоны на Киев и закрыл его для массовых волн грабителей - дезертиров, бросивших в то время фронт и катившихся страшным потоком в тыловые города.

В Белой Церкви находился кош вольного козацтва, штаб генерала Скоропадского. Центральная рада из Киева неласково глядела в сторону Белой Церкви. Оттуда чудился уже призрак большого властного человека, с тяжелой гетманской 6улавою в руках.

Центральная Рада опубликовала знаменитый третий универсал. В Белой Церкви смеялись над новым законом.

- Добре! Что твое - мое, а что мое - тоже таковое...

Скоропадский вернул в Киев текст универсала с заявлением:

— Анархических актов не признаю и не поддерживаю. В Белой Церкви объявляется свой универсал:

— Кто будет замечен в действиях, разрешаемых 3-м универсалом, с тем будет поступлено самым суровым образом, по стародавним казацким обычаям...

Война была объявлена. Рада вызвала генерала в Киев. Скоропадский ответил:

— Страдаю дипломатическою болезнью.

В Белой Церкви намечался план переворота. Там уже сосчитывались дни рады. Но события развернулись иначе. Большевики напирали сильнее и сильней, и, взяв город под жестокий артиллерийский обстрел, захватили его.

Рада на автомобилях ушла в Житомир. В разные стороны пришлось разбежаться и штабу генерала Скоропадского. Для генерала наступила полоса скитаний. Переодетый, обросший бородой, с фальшивым паспортом в кармане он бродил пешком из города в город, из села в село, ездил в солдатских вагонах с большевистскими эшелонами. И об одном дне, он вспоминает особенно часто:

Из кармана у него вытащили последние деньги и фальшивый паспорт.

Места в вагоне не было, и генерал ехал на буфере, замерзая в своей старой дырявой куртке.
На платформе вагона солдаты разложили на железном листе костер, и пригласили его греться у огня. Генерал пристроился на краю платформы, но вагон сильно толкнуло на стрелке, и генерал вместе с каким-то солдатом свалился с поезда и покатился под откос. Несколько минут генерал лежал без сознания. Пришел в себя — страшная боль в вывихнутой руке, ряд самых отчаянных ощущений.

Но большевики остановили поезд, разыскали упавших и внесли их в вагон. Так добрался генерал до Киева и здесь случайно попал в одну баптистскую семью, долго и гостеприимно укрывавшую его.

Скоро пришел конец большевизму.

Вернулась рада. А к гетману стали стекаться со всех сторон его сторонники. С ним входили к сношения хлеборобы.  

И, наконец, наступил день, когда под сводами цирка раздались громкие клики в честь генерала Скоропадского:

— Слава, слава! Гетман, Гетман!..

Толпы народа на Софийской площади, духовенство с крестами и иконами. Молебны, овации, поздравлении, цветы... Изумленная рада... Было от чего придти в изумление.

Аресты...

А вечером гетман  всея Украины Павло Скоропадский приехал в генерал-губернаторский дом, поставил караул у входа, устало вошел в верхния комнаты и тотчас уснул.

Так произошел государственный переворот на Украине.

***

В небольшой уютной комнате наверху—приемный кабинет гетмана. За окном зеленеют деревья; там раскинулся сад, а в нем гетманский дворец, и с улицы чуть виден подъезд, скрывшийся под нависшими кронами деревьев.

Раньше здесь жил Трепов.

В вестибюле и приемных блестело золото российских императорских орденов. С молчаливым трепетом входили к всемогущему киевскому наместнику.

Теперь на лестницах гетманского дома—расстилаются пестрые казацкие ковры. Мелькают темные и синие жупаны и черкески. Караул у входа пускает во дворец только тех, у кого есть на руках особое «посвидчення».

С этим «посвидченням» можно добраться до гетманского кабинета, можно говорить с самим ясновельможным.

В обычные дни гетман носит темную черкеску. На шее белеет офицерский георгиевский крест. В таких же нарядах ходят и остальные чины гетманского двора: и господарь, и генеральный писарь, и комендант, и личные адъютанты.

По праздникам форма для гетманского двара иная: жупаны белого цвета с чуть кремовыми газырями.
В гетманских покоях— старая, стильная мебель. На стенах—старинные ковры, древнее казацкое оружие.
И только с улицы сюда входит чужое, нездешнее: у гетмана на приемах— чиновники, иностранцы, дамы, дипломаты.

За завтраком и обедом в те дни, когда к столу приглашены посторонние,—шумно и оживленно. Гремит музыка.

Гетман выезжает к город на автомобиле. С ним всегда кто-нибудь из старших чинов штаба и личный адъютант. В театре возле гетманской ложи толпится публика, из партера любопытные глаза стараются проникнуть за тяжелое бархатное драпри. Гетмана знает в лицо весь Киев. У него такой гордый, тонкий нос, характерная голова, с гладко выбритой макушкой и маленькими, едва заметными белыми усами над губою.

Работа, прогулка, иногда театр—и снова работа.

А вечером, в сереющих сумерках, у окна кабинета, выходящего в сад, словно отдыхая от шумного дня, часто подолгу просиживает гетман, задумчиво глядя в темнеющую гущу деревьев.

Думает ли он о другой — холодной, стройной столице, городе Медного всадника, городе дворцов и памятников, обвитых прозрачною мглою белых ночей?

О тех ли днях, когда он, молодой свитский генерал, в блестящем генеральском мундире, менее всего думал о том, что ему придется воссоздавать государственную мощь державы украинской?

Или о той нелепой ночи, когда он, сорвавшийся с площадки товарного вагона, лежал под откосом насыпи с нывшей от боли разбитой рукой, а к горлу подступал клубок набегавшего отчаяния?..

Николаи Литвин.

Киев.
июль, 1918 года.   

Донская волна 1918, № 06

Еще по теме