Ф. Д. Крюков, как политик - 13 Января 2019 - Дневник

Волею нашей общей мачехи всероссийской судьбы - он был втянут в водоворот политики, отдал ей массу сил, времени, нервов, пожертвовал для нее нормальным ходом развития своего мягкого лирического дарования.

В трудные времена пришлось ему начать свою политическую „карьеру".

Превратности русской истории довели страну в то время до тупика, дальше уже начинался застой, "гниение на корню" всех ее богатых возможностями областей. Гнет самодержавия давил тогда со всею силою произвола. Все живое задыхалось.

Наиболее активные элементы русской интеллигенции уходили в подполье, чтобы, рискуя свободой, здоровьем, всем своим будущим,—нередко жизнью,—подтачивать из него песчинка за песчинкой глухую каменную стену бюрократически-самодержавного усмотрения. Менее активные изворачивались на все лады, чтобы как нибудь отстоять возможность „легальной деятельности" на пользу общества.

Началась русско-японская война, приближалась и настала первая русская революция 1905 года.

Политическая деятельность в то время была далеко не шуткой. Она требовала от человека, сознавшего себя гражданином, готовности к самопожертвованию, отказа от многих и многих деталей личной жизни, а в некоторых случаях почти аскетического подвижничества и во всяком разе готовности ко всяческим, самым неожиданным сюрпризам и превратностям судьбы. Самодержавию был объявлен "шах“ и самодержавие боролось за свои прерогативы далеко не мягкими мерами.

Ф. Д. Крюкову пришлось испытать на себе все превратности судьбы, когда он из парламентского кресла депутата 1-й Государственной Думы должен был перекочевать на скамью подсудимых, а затем и в одиночную камеру „Крестов" за подписание Выборгского воззвания.

В члены Государственной Думы Ф. Д. Крюков прошел от Донской области.

В то время казачество только что еще просыпалось, самодержавия давил и его не меньше, если не больше, чем остальных российских подданных—к общему бесправию по отношению к нему присоединялось еще бесправие специфически казачье в виде кабалы от военного министерства, но казачество искало еще тогда выхода не в том направлении, где искала его вся остальная Россия. Казакам— я имею в виду массу казачью—казалось еще тогда, что в союзе с самодержавием они смогут лучше и вернее обеспечить свою судьбу и казачьи шашки еще прикрывали тогда шатавшийся трон.

Трудна была тогда работа на Дону, трудна была и обязанность представителя казаков в первом российском парламенте.

Интересы и нужды казаков вопияли к небу, но интересы и нужды эти в то время заслонялись в глазах широких кругов русского общества той одиозной обязанностью „усмирителей“, которую заставило нести казаков самодержавие.

Ф. Д. Крюков, депутат-перводумец

Надо было раскрывать глаза казакам на них самих—„чем ты был и что стал"!—надо было бороться и с общественными предрассудками, сложившимися против казаков в широких кругах русского общества.

Ф. Д. Крюков делал и то и другое.

Усть-Медведицкий Округ до сих пор, думаю, помнит и чтит деятельность Ф. Д. в первом направлении; деятельность его во втором направления не забыта русской журналистикой, которая знает и ценит Ф. Д. Крюкова за его письма с Дона и очерки Дона в „Русском Богатстве” и „Русских Ведомостях".

Ф. Д. Крюков на турецком фронте в 1914 - 15 г.г. - санитар III передового санитарного отряда Государственной думы

А признание русской журналистики - придирчивой, избалованной и капризной в этом отношении—чего-нибудь да стоит...

***

Не скрывая и не прикрашивая ничего из тех наблюдений, которые рисовали казаков с отрицательной стороны, Ф. Д. умел все же выделить то основное здоровое ядро казачьей самобытности, которое уцелело еще исстари и которое заставляло его беречь, холить и отстаивать эту самобытность, поступаясь для нее кое-чем из чистоты программных построений.

Ф. Д. Крюков издавна был, если можно так выразиться, романтиком казачества. Его привлекали и пленяли в казаках их простодушие, незлобивость, доверчивость, нетребовательность и доброта, своеобразие и патриархальность их быта и отношений. Задумываясь над возможностью сохранения положительных качеств казаков и привлекавших его сторон из быта, Ф. Д, подобно многим другим из своих земляков находил, что эти качества сохранились до последнего времени, благодаря изолированности казаков от остального населении России, и готов был согласиться на продление этой изолированности и в дальнейшем.

А так как изолированность эта обеспечивалась больше всего особенностями военной службы и порядка ее отбывания. Ф. Д., зная и учитывая все отрицательные стороны этих особенностей, шел все-таки на сохранение их, рассчитывая при их помощи задержать и укрепить то своеобразие казаков, которое ему было так дорого.

В последний год Ф. Д. Крюкову пришлось, видимо, пережить очень много.

Большевизм с его упрощенными схемами людских отношений, с его «экспроприацией экспроприаторов», переведенной на общепонятный доступный для масс язык формулой,—«грабь награбленное», в которой в неискушенных диалектикой головах оставались только первая половина, - именно: «грабь!»—внес сумятицу и в донские полки, а через них и в станицы, и Дон увидел у себя «советы» и советскую власть со всеми атрибутами последней. В частности не избежали этого поветрия и Усть-Медведицкий округ и Глазуновская станица, в которой жил Ф. Д.

Конечно, Ф. Д. попал в разряд «буржуев», был зачислен в «контрреволюционеры», и ему пришлось скрываться и, в, конце концов, быть арестованным красноармейцами своей же Глазуновской станицы, навербованными из иногородних, сидеть в Глазуновской «холодной» и испытать прелести большевистского этапа...

Как удалось ему выцарапаться невредимым из всей этой передряги, я не знаю.

Но он потом принимает участие в организации восстания в округе против большевиков и, кажется, участвует и в самом восстании.

Он не любит рассказывать о своей деятельности, но один раз в разговоре со мною у него вырвалась такая усмешка:

— Вот пришлось собою и генерала на белом коне изобразить!..

Восстание удалось, большевики вытеснены из пределов области, появились первые завязи порядка, законности, окрепли, пошли в рост. Прошли выборы делегатов большого войскового круга и мы видим Ф. Д. Крюкова секретарем круга.

И после долгого периода мытарства, разочарований, скорби о падении и развале горячо любимого им края, здесь не круге впервые ощутил старый писатель и общественный деятеле горячую радость.

На параде молодых донских полков, представленных войсковым атаманом кругу, увидел я, рассказывает свои впечатления в киевской газете «Вечер» Ф. Д.,—прояснилось затуманенное скорбью лицо родины...

Все, что было дорого и мило, все, к чему навеки приложилось сердце, с чем неразрывно срослось оно невидимыми корнями, могучим прибоем вырывалось из глубины подсознательных тайников души и воплощалось в одном звуке, трепещущем восторженным порывом:

— Родина...

Простор и аромат степей, и пыль обозов по дорогами, могилы прадедов, дедовские сказания и песни старины, былая слава, гордость, размах удали и детский звонкий крик за хуторскими гумнами, напев колыбельной песенки, причитания матери, проводившей сына-кормильца... песни хороводов на заре, и жгучее горе безвременных утрат, нужда и тяжкий труд... цветы лазоревые и полынь горькая—трава родная...