Материал из журнала "Столица и усадьба" за 1916 год.

Пожилая, полная, большая дама расстегнула пуговицу на воротнике своей фланелевой блузки и стала вытаскивать одна за другой длинные нитки крупного ровного жемчуга. Одна нитка, другая, третья, пятая... чуть ли не восемь или десять.

По мере того, как она это делала, глаза ее собеседницы, молодой, загорались блеском зависти. Она накинулась на старую даму, не могла понять, как та носит закрытой такую драгоценность, такую „колоссальную красоту".

Но старая дама оставалась спокойной.

— Не вы первая задаете мне этот вопрос—говорила она. Но я люблю эти жемчуга для себя, а не для других. Я всегда, как вы видите, одеваюсь очень просто, быть может слишком просто... Как то в Париже я зашла к ювелиру Картье. Мне ничего не нужно было, но пошел сильный дождь и я решила зайти что-нибудь купить.

Так и вошла в больших калошах, с мокрым большим зонтиком. На меня косо посмотрели, думали украсть пришла что-нибудь... Я попросила поправить вот эту булавку, которой я закалываю воротник. Когда я эту булавку снимала, приказчик увидел мои жемчуга, так и вскинул глазами сразу, что-то шепнул другому и через минуту две явился хозяин, попросил меня показать ему эти нитки. Оценил в полтора миллиона франков, предлагал продать ему...

Нитки жемчуга были теплые от прикосновения к телу, на руке давали впечатление чего-то тяжелого. У настоящего жемчуга теплоемкость большая, чем у искусственного, и поэтому настоящий жемчуг можно узнать по более резкой теплоте, или холоду. Положите две нитки жемчуга—настоящую и поддельную на холодный мраморный столик: настоящая будет холоднее поддельной. Впрочем, разница очень невелика: жемчуг настоящий и поддельный одинаковы по своему химическому составу.

Казалось бы, что бриллианты должны расцениваться неизмеримо дороже жемчуга. Бриллиант—это, действительно, шедевр природы, лучшее, что родилось в мире минералов. Он первый и по твердости, и по весу, и по блеску. А жемчуг—это непрочный, мягкий минерал, нарост, болезнь молюска. Жемчуг—это кристализованное страдание, это окаменелые слезы. Это болезнь молюска, болезненное образование в его организме, вроде саркомы у человека. Китайцы давно этим пользуются: они ловят молюсков, делают им через маленькое отверстие в раковине укол, и снова бросают их в бассейн с морской водой. Там, где сделан укол, образуется жемчуг.

Если бриллиант— камень веселья, радости жизни, задора, то жемчуг, это —печаль, мистика. И может быть потому его так и любят на туманном, холодном севере и на мистическом востоке. Более радостные народы юга хладнокровно проходят мимо этой драгоценности. Испанку больше пленяет блеск бриллианта или даже рубина, нежели холодный, матовый, туманный цвет жемчуга.

Алмаз почти вечен, разве что может сгореть. Алмаз почти не умирает, а жемчуг легко портится, тускнеет, умирает. Он порист, он впитывает выделения человеческого тела, влагу воздуха, разные испарения и тускнеет. Говорят, на теле молодой, здоровой, жизнерадостной, женщины жемчуг улучшается, на больной—тускнеет...

Если родина алмаза может быть и Африка, и Бразилия, и Индия, то родиной бриллианта почти всегда бывает Голландия, Амстердам. Там гранится больше двух третей всех алмазов мира. Непременно туда везут гранить редкий алмаз, где бы его ни нашли, там лучшие гранильщики.

Я как-то говорил с одним из них. Это был специалист не только по бриллиантам, но и по жемчугу. Он умел оживлять жемчуг, знал этот секрет. Секрет небольшой, главное дело в искусстве, и умении. Жемчуг состоит из сотен тончайших пластинок-слоев, наложенных один на другой. Тускнеет только верхний слой, или два—три верхних. Опытная рука может снять осторожно эти верхние слои, не испортив гладкой поверхности и под нею откроется снова блестящий слой, жемчуг снова станет живым. Это умеют немногие, но кто умеет, делает очень искусно, и жемчуг уменьшается в величине незаметно для глаза.

Так же как жемчуг, умирает бирюза. Бирюзу лечат почти в буквальном смысле этого слова. Бабушка рассказывала мне, что если бирюза умрет, то нужно ее дать индюшке. Пройдя через пищеварительный аппарат птицы, бирюза снова приобретает свой цвет и блеск. На нее действуют кислоты желудка и освежают ее поверхность.

Поступают и проще—закапывают бирюзу в землю на более или менее долгий срок и цвет восстанавливается. На потускнении бирюзы построен предрассудок, что человека ожидает несчастье, если камень его потускнеет. Оказывается это несчастье легко предотвратить, пригласив на помощь индюшку...

Вообще, если бы люди больше работали головой и меньше воображением, то им легче жилось бы... А бабушки бывают и умные, и глупые.

У меня в кабинете лежит большая черепаха, которую подарил мне губернатор багамских островов. Она коричневая с желтыми пятнами. К сожалению, это не самый дорогой сорт черепахи; самая дорогая —черная с белым, с Филиппинских островов и из Ост-Индии вообще. А эта Вест-Индская. Я вспомнил об этой черепахе и вытащил ее из склада всякой рухляди, когда писал это. Я не люблю загораживать комнату всякими ненужными вещами, а что менее нужно, как чучело черепахи!? Живые черепахи иногда очень ласковы. Я знал одну молоденькую женщину, которая капризничая, переменила чуть не десять пород собачонок, потом трех обезьянок, попугая, и, наконец остановилась на черепахе. Эта живая гребенка разгуливала у ней в спальне, как у себя дома. Каждое утро забиралась к ней на постель, и что-то начинала шептать ей на ухо. Так уверяла ея владелица. Они жили в большой дружбе, пока ломовые, перевозя обстановку, не подставили злосчастную черепаху, вместо сломанной ножки пианино.

Черепаховые изделия стали дороже, черепах истребили. Да и любят теперь черепаху меньше. В царскосельском дворце есть целая комната, отделанная черепахой. Теперь едва ли придет такая фантазия даже американскому миллиардеру. Мебель "буль", с черепаховой инкрустацией, ценится не столько за черепаху, сколько за свою старинность. Не важно—что, а важно, чтобы было старинное, так судят многие.
Умирают еще кораллы, теряя свой цвет. Их лечат, как и бирюзу.

Еще не написана книга "Лечение камней", но, вероятно, ее кто нибудь напишет. Тем становится все меньше и некоторые злосчастные писатели бродят месяцами, разыскивая хоть какую-нибудь завалящую темешку. За что ни возьмись, уже оказывается написали другие...

Народы склонны к разрешению величайших вопросов. Мелочи жизни презираются. Люди не отдают себе отчета в том, что важно, и что не важно, или что еще важнее.

На днях мне говорил возмущенно один "эстет".

— Помилуйте, мы забыли такую важную вещь, как каменные шары. В классическом Риме и афинах дамам дарили агатовые шары. Эти шары перебрасывали из руки в руку и охлаждали их таким образом во время жаркой погоды. У их дам не потели руки...—добавлял эстет и курьезно морщился при этом.

По поводу его возмущения, а также по поводу только что прочитанной мною статьи барона Фелькерзама в "Старых Годах" я и вспомнил о камнях.

Бар. Фелькерзам написал статьи о халцедоне и авантюрине. У этих камней оказывается такая масса разновидностей, что нужно месяцы посвятить на их изучение. Без систематического значения люди только случайно наталкивались на такие удивительные применения камня, как например, рельеф из гелиотропа в Парижской Национальной библиотеке. Рельеф изображает бичевание Христа и красные точки, которым отличается гелиотроп, изображают капли крови на одеждах действующих лиц.

Агат в природе не имеет тех ярких оттенков, какие мы видим на агатовых изделиях. Агат варят три недели в растворе меда и потом кипятят в серной кислоте. Тогда окраска камня становится ярче—одни слои блестяще черными, другие—резко белыми.

Варят и другие полудрагоценные камни, закапывают их в землю, погружают на месяцы в разные растворы и многих этих секретов мы не знаем, некоторые из секретов умерли вместе с творцами их.

Все это кажется пустяки, писать об этом не стоит. Но это только кажется. Внутренний мир человека, его мозг, это колоссальное богатство, неисчерпаемый источник для наслаждения и радости жизни. Чем больше живет человек, чем больше узнает, тем больше ему узнать остается. Стоит зайти в какую-нибудь одну извилинку человеческих знаний, любовно ознакомиться с ней и можно засесть там на целые годы, на целый период жизни. Чем больше таких извилин в мозгу, тем легче заполнить пустоту существования и найти смысл жизни. Когда человек стреляется, потому что его разъедает саркома или табес, это можно понять; но когда человек оставляет записку, что он ушел из жизни потому, что не нашел в ней смысла, то можно только подумать "Ты не умел найти его".

Можно заполнить дни и годы самым мельчайшим пустяком, и весьма нередко эти пустяки оказываются куда значительнее тех мировых вопросов, той политики, дипломатии, денег, которыми заняты серьезные умы. Казавшееся сегодня серьезным и крайне важным, завтра становится нелепостью, а пустяк остается.

Какой-то новейший философ решил, что дух человека продолжает жить вечно среди тех образов, которые окружали его в момент смерти, а в момент смерти, говорят, приходят воспоминания о пустяках, а серьезнейшее теряет смысл...

Эпикур.