Донские писатели
1.
Роман П. Кумов. Автор пьесы "Конец рода Коростомысловых" и "Очерков и рассказов"
Роман Петрович Кумов—присяжный поверенный, но судебных дел не ведет. Предъявлял иск на внимание к своим рассказам и очеркам. И только недавно года три-четыре назад получил исполнительный лист на исключительное внимание: в Петрограде премировали на конкурсе драматических произведений его пьесу "Конец рода Коростомысловых".
Он—странник. Странствует по широким донским степям, среди камышей подслушивает сказки и в степи чутко прислушивается к шепоту ветра.
Один из его героев говорит:
— Я—бродячий музыкант, свободный художник. За спиной у меня четырехструнная бандура. Она всегда звонка,—когда я иду по степи, ветер играет на ней свои песни, оттого струны ее легкие, напевные, точно придорожный осенний ковыль...
Волен путь мой: куда ветер клонит, туда и я, точно перекати-поле... В дорожной сумке у меня много записей: как поет ветер, как шумит трава, звонят колокола на древней седой колокольне, шумит и горит веселая хуторская ярмарка... На ярмарках я играю свои песни народу; все смотрят на меня удивленно,—слишком я прилично одет для странствующего музыканта—но потом поддаются песне, грустят и щедро сыпят медные деньги в мою деревянную чашку. Песня, как вино, пьянит человека, мягчит, наполняет душу сказками!..
Сам Кумов—тоже бродячий музыкант, свободный художник.
То на дальнем хуторе он выслушивает горе-учителя— „туриста", в тридесятом царстве—в донском государстве под боком у пьяного писаря составляющего маршруты на поездку по Нилу.
То на реке ему ветер рассказывает старое донское предание о Иосафе-игумене и честном его монастыре.
Это было три века назад. Был на Дону монастырь Иосафа-игумена, после сеч под Азовом, ушедшего в монастырь с юношей Иваном, у которого глаза были, как полевые цветы.
Иосаф принимал беглых людей из суровой Московии. И пришел приказ из Московии не принимать беглых людей.
Иосаф поехал в Москву сказать:
— Этому не бывать. Здесь нету людей: здесь Бог... и мы... иноки Его...
За это в Москве Иосаф был сильно бит и в гробу прибыл в свой монастырь.
А за гробом вслед шло войско московское, и оцепило оно монастырь.
Иван—полевой цветок собрал монахов в церкви... Звонили тихо—перезванивали колокола... Пели церковные песни.
Соседняя высокая гора похоронила под собой монастырь и спустилась в реку.
Когда-то рыбаки вытащили из воды маленький медный колокол, звонкий, как песня.
Колокол игумена Иосафа,
Подслушал Кумов и народную легенду о Толстом.
Ходит в мире крестьянском старец великий Лев Толстой.
— "Для кого умер, а для кого и нет".
— Сколь долог путь твой? - спрашивают у него мужички.
— Долог путь мой, отвечает Толстой.
Лапотки переобует, обсушится, корку хлеба пожует и дальше.
Велика-Велика—Кама-река и по ней плавал „бродячий музыкант", свободный художник Роман Кумов и там на камне прочел житие честного купца Коростомы -слова и о детях его поведал в своей пьесе.
Завидная жизнь... Сегодня в степях среди ковылей согретый солнцем, обвеянный степным ветерком. Завтра на пристани в толпе чекменей и чуек.
А там и к холодному северу.
Перекати-поле...
Из далеких степей выплывают милые тени, из-за палисадничков станиц и хуторов на околицу выходят степные люди с маленькими скорбями, с красивыми мечтами...
Плачет бандура, ибо учителю никогда не видеть берегов Нила, который ему так хотелось бы видеть.
Сколько записей, в дорожной сумке, сколько песен и сказок.
А песня-то, как вино, пьянит человека.
******************
Сельский попик справил юбилей и ждет своего биографа отца Митрофана:
— Опишет его горемычную жизнь в „Епархиальных Ведомостях".
День пишут, другой пишут и третий пишут... Долог скорбный путь сельского пастыря.
Написали и отправили в город.
— В консистории у меня есть враг
—сказал отец Митрофан, когда „Ведомости" не напечатали биографии его сослужителя. И частная газета не напечатала.
— Разве заграницу послать... Язык конечно перевести надо.
Юбиляр поехал в город искать переводчика.
*********************
В щель ставни заглянул ветер в Татьянину ночь и увидел пьяного судью Птихина. Смотря на Христа в терновом венце, он шепчет:
— Помяни, Господи, тех, кто веру к людям и любовь имея, душу свою за них положил. Ты знаешь их, они—Твои... Герцена, Чернышевского. Пушкина, Некрасова, Тургенева...
Ветер кружит снег и бежит за судьею, когда тот идет к звонарю на колокольню.
Звонит колокол и спасает одиноких путников, во вьюжную Татьянину ночь заблудившихся в поле.
Ветер кружит снег и бежит в поле к бандуристу, идущему по дороге с дорожной сумкой за плечами.
— Ты прислушайся к звону с колокольни. Это звонит судья...
— Бом, бом, бом...
Ветер не приносит в город таких сказок. В сутолоке городской жизни не слышно сказок ветра.
Но на ярмарку жизни, пеструю огнями балаганов, полную шумами, приходят занесенные дорожной пылью бандуристы и на четырехструнной бандуре поют такие песни, что пьянят они, как вино, человека.
Победно звонят струны, ибо гора спасла вольный монастырь от войска московского и старец Иосаф звонит в колокола на дне реки. Слышите, как поют струны—как колокола, как песня.
Бандурист бежит из шумных городов. Его слепит мигание электрических фонарей, его пугает топот ног по асфальтам и мостовым.
Его манят чуть мерцающие огоньки в степи, он догоняет на проселочной дороге одинокого путника...
А раз в год на ярмарку—он придет и споет. Все, что ветер шепнул, все что прохожий сказал...
Их все меньше и меньше бандуристов — „бродячих музыкантов, свободных художников"... Город идет к деревне. В авангарде идут инженеры и через леса и степи вытягивают стальные нити и узлами железными связывают город и деревню. Деревня становится пригородом.
И вместо песни слышится частушка, и вместо сказки — тиснение лубочное.
С ветки на ветку перепрыгивая, убегает в далекие леса векша. Улетает матерая птица.
Реже на проселках встречаются бандуристы.
Изредка среди праздничной толпы на ярмарке жизни мелькнет знакомое лицо бандуриста.
Чаще слышны оркестрионы.
В Петрограде премировали пьесу Кумова.
На ярмарке оценили сказку бандуриста.
Среди скрипок виртуозов и флейт и кларнетов дали место бандуре, тростниковой свирели.
Звонко поют струны бандуры, встают древние сказки из забвения веков, опьяняют песни.
Донская волна 1918 №17
| 