Материал из журнала "Пробуждение" № 6 за 1916 года.
Очерк Н. Степаненко
Даже понять нельзя, даже уяснить себе трудно, и то, что происходит в настоящее время, в высокой степени напоминает пир во время чумы.
Горе и страдания, потоки слез, море крови и—гром веселья, топот пляски, смех и шум. В современном пире, пожалуй, больше ужаса и страха, чем в том, который происходил много веков тому назад, когда «черная немочь» черной пастью глотала людей.
Люди как будто обезумели, потеряли совесть и честь и тот запас добрых побуждений, который еще так недавно таился в их душах, согревал милосердием и состраданием их сердца, уравновешивал их жизнь.
Стремительно и быстро бросились в омут жизни. Окунулись в бездну с головой. В ту бездну, о которой поэт говорит:
Открылась бездна, звезд полна,—
Звездам числа нет,
Бездне—дна...
И не иссякает она, лучи света не проникают в нее. Растет как будто и ширится, и нет предела—глубокая и бездонная—звезд полна.
С каждым истекающим днем, и не днем,—с каждым часом, неуловимо мелькающими минутами одна за другой, мы неуклонно приближаемся навстречу тем грядущим событиям, которые должны решить исход великой борьбы, развязать тот гордиев узел, который затянулся в такую тесную петлю, гнетет и давит не одних нас,—в одинаковой или почти в одинаковой степени тяготеет над народами всего мира,—приближается исторический момент строительства новой жизни, а мы, не взирая на все это, пляску затеяли— сытые и танцующие.
Рестораны и театры, кинематографы и магазины, цирки с берейторами, акробатами и размалеванными клоунами, похожими на футуристов,—всюду сытые и танцующие. Всюду веселье, шум и пляски.
Дошло до того, что даже правящие власти обратили внимание, и министр финансов П. Л. Барк в отчете о мнениях по поводу «воспособлений», выдаваемых чиновникам, высказался так:
«Несмотря на войну, посещаемость увеселительных зрелищ, ресторанов и театров отнюдь не уменьшилась, а торговля предметами роскоши не испытывает никакого стеснения из-за понижения спроса».
Расстройство транспорта, дороговизна, стоны и мольбы о помощи раненых, подавляющее безмолвие убитых в окопах, на горах Кавказа, на равнинах Литвы и Польши—и эта толпа, жаждущая зрелищ, утопающая в роскоши бархата и сверкающих бриллиантов! И разве же это не ужас?
Бросать деньги на предметы роскоши в то время, когда национальное богатство сгорает в огне,—разве же это не безумство?
Вот уж именно, когда можно воскликнуть словами Леонида Андреева: «безумие и ужас!».
И думается нам, теперь бы и у Толстого не вырвалось: «меня пугают, а мне совсем не страшно».
Страшно обо всем этом читать, а еще более страшно наблюдать, быть свидетелем того, что происходит перед глазами.
И в обеих столицах, и в провинции—всюду одно и то же: сытые и танцующие.
Даже иностранцы, французы, напр., приезжавшие в Москву, поражены и удивлены были тем, что пришлось увидеть им у нас в России.
В беседе с сотрудником одной московской газеты гость-француз по поводу спектакля, в котором ему пришлось побывать, выразился так:
— У нас вы не увидите сейчас ни смокингов, ни фраков, ни декольте, ни бриллиантов. Пиджак и скромное платье—единственные костюмы. Вы не увидите в газетах отчета о скачках, потому что скачек нет. Театры посещаются мало; в кафе нет прежнего многолюдства...
Из этого однако нельзя делать вывода, что во Франции уныние и тоска,— разумная жизнь взяла перевес над излишествами и роскошью, которыми раньше, до войны, так любила щеголять Франция, и привела к тому, что во Франции все поднялось в цене, но сравнительно немного, благодаря тому, что привычка комфорта сузилась, и большинство семейств тратит не больше, чем раньше.
Каждый из французов или почти каждый хорошо понимает и сознает, что великое дело, совершаемое в настоящее время на полях битвы, есть дело общее, историческое, и потому каждый внимательно следит и наблюдает за сохранением для страны и сил, и средств, и времени, и не забывает о том, что это его священная обязанность, как человека и гражданина, верного заветам цельности и неприкосновенности родины.
И в Англии с ее неисчерпаемыми источниками богатств происходит во всем разумная уравновешивающая экономия жизненного обихода. В настоящее время Англия серьезно занята вопросом будущего покрытия военных расходов, и многие высокопоставленные лица считают своей обязанностью гражданского долга подавать пример экономии, бережливости и упрощения жизни.
У нас—не то. Мы все еще живем заветами старины, безудержной, часто бессмысленной. Середины у нас нет. Уж коли гулять—гулять во всю, уж коли плясать—плясать так, чтобы на пятках пузыри вскочили. Дела нет при каких условиях совершается пляска—по случаю ли свадьбы или похорон.
Эстетических удовольствий, конечно, нельзя отвергать хотя бы и в тяжелое, как нынешнее, переживаемое время,—они облагораживают душу, смягчают сердца, вызывают добрые побуждения,—но какая же эстетика в вакханалии, в той безудержной пляске, которой мы, современники, являемся живыми свидетелями и очевидцами.
Пусть пляшут и неистовствуют наши враги, опьяненные кровью и пивом,—нам не к лицу и незачем танцевать.
Стремление к роскоши, растущая жажда зрелищ и шумного веселья— это нездоровые симптомы. Нездоровый уклон общественной жизни рождают они.
Общество должно напрячь силы к обузданию этих нездоровых наклонностей жизни, должно ввести жизнь в колею более нормальную и устойчивую. Должно понять, что в годину великих испытаний так жить нельзя.
Никакие писанные законы, никакие мероприятия извне в виде постов и трескучих фраз, пересыпанных книжно-фарисейской мудростью, не помогут, если общество само не сознает своей ошибки и не остановит бег безрассудной стремительности вовремя и твердо.
Ошибка пришла вдруг и сразу, упала нежданно, как снег на голову. Поспешно должна быть и уничтожена она.
Русское общество, то именно общество, которое поддалось соблазну, снимет с себя укор тяготящий,—мы верим, мы твердо верим,—искра Божья, вдунутая в душу каждого человека, разгорится в пламень животворный и согревающий, и тогда мы достигнем того, во имя чего ведем борьбу,—счастливой и радостной жизни, осиянной лучами света, добра и справедливости.
Долой сытых и танцующих!
Н. Степаненко
Еще по теме
|
