По материалам журнала "Разведчик" за сентябрь 1917 г.

Чему учит история

I.

"Ничто не ново под луною"

Неоднократно поднимались в печати разговоры о необходимости строгой дисциплины в армии, неоднократно говорилось, что в дисциплине главный залог успеха, а без нее армия уподобляется толпе, разбегающейся в панике перед горстью вооруженных и дисциплинированных людей, толпе, страшной для своих сограждан, а отнюдь не для противника.

В этом отношении интересна французская армия времен Великой Французской Революции, переживая те же стадии развала, каковые переживает ныне и русская армия. Но затяжной характер войн в XVIII столетии и вовремя принятые решительные меры вывели французов с честью из тяжелых испытаний, выпавших на их долю.

В связи с внутренними смутами и усобицами, возникшими с первых же дней революции во Франции, армией ее свобода была понята столь же превратно, как и ныне. Войска расторгли все узы дисциплины и предались буйству, своеволию и мятежам. Те же убийства начальников, то же дробление на партии, враждовавшие друг с другом, и, наконец, потворство многих лиц высшего командного состава и правительства.

Начальников, почему-либо не пришедшихся по вкусу подчиненным, обвиняли ложными доносами в разного рода мнимых преступлениях, объявляли «врагами отечества» и возводили на эшафот. Тем не менее, несмотря на всю возмутительность поведения разнузданных солдатских масс, даже жирондисты говорили: «это солдаты свободы, угнетаемые аристократическими проходимцами с двойными эполетами». Как много общего с настоящим моментом.

Конечно, в таких условиях армии не могло существовать и, действительно, результаты были одинаковы с наблюдаемыми ныне. Маршал Сен-Сир в предисловии к своим запискам пишет:

«Войска, находившиеся под ружьем, не составляли армии: толпы людей, как бы они ни были многочисленны, бессильны, если в них нет дисциплины. Революция уничтожила ее в линейных полках; в волонтерных батальонах она была весьма слаба: нужно было много времени, чтобы восстановить ее в первых и улучшить в последних».

В тех же записках далее говорится:

«На французские войска смотрели как на сборище неустроенных милиций. Не закупайте слишком много лошадей, говорил министр Бишофсвердер некоторым начальникам, комедия недолго продолжится; армия адвокатов будет скоро уничтожена в Бельгии, и к осени мы возвратимся в отечество».

При первых же выстрелах революционные армии, реорганизованные на новых началах, повсюду обращались в бегство, покрывая себя несмываемым позором.

В 1792 году, при вторжении французов в Бельгию, солдаты, развращенные политикой, утратившие последние остатки дисциплины и привыкшие к полной безнаказанности, постыдно бежали.

В сражении при Жеманне колонны Диллиона и Бирона обратились в бегство после первых же выстрелов втрое слабейшего противника, причем Диллион был убит. Значительная часть обозов была брошена даже прежде вступления в бой.

Столь же малую стойкость выказали французы и по всех остальных встречах с союзниками. Они были разбиты горстью австрийцев и постыдно бежали, обнаружив самую отвратительную трусость. Таким образом было бы совершенно ошибочно думать, что первые французские революционные армии были на должной высоте и проявляли подвиги воинского долга и мужества, одухотворяемые любовью к родине и свободе.

Этой высоты достигли лишь армии позднейших годов, и то исключительно благодаря сознанию высшим командным составом и членами правительства своих ошибок и своевременному принятию решительных мер для внедрения в частях должного
порядка и дисциплины.

Главные обвинения в первые годы революции падали, конечно, на ни в чем неповинный командный состав. Но смертная казнь, которою карали начальников за их бессилие одерживать победы с не повинующимися бандами своих подчиненных, само собою разумеется, не могла помочь делу, т. к. не в начальниках была главная причина неудач, а в отсутствии дисциплины в армии.

В конце 1792 года множество солдат, призванных под знамена, дезертировало и страна оказалась почти беззащитной. Однако, Законодательное Собрание оказалось на высоте переживавшегося момента. Без промедления были приняты самые энергичные меры и новая армия была создана.

Но в ней также не хватало дисциплины и после сражения при Неерзиндене, проигранного опять-таки вследствие малой стойкости новых пополнений, целые толпы солдат бежали в тыл, нисколько не заботясь о своей отчизне и о ее безопасности. В результате на третий день после сражения из 45 т. армии у Дюмурье осталось под знаменами едва 20 т..

Подобных примеров можно было бы привести какое угодно количество.

В 1795 году были приняты решительные меры для создания новой могущественной армии. Рекрутам приходилось выбирать между гильотиной и вступлением в ряды войск. На дисциплину также было обращено серьезное внимание. Но, тем не менее, аванпостная служба отправлялась в рядах французов столь небрежно, а сами войска настолько легко поддавались панике, что союзники, учтя все эти обстоятельства, в конце мая 1794 года легко опрокинули французов у Пешана, и лишь благодаря мужеству Клебера не уничтожили их совершенно.

Несмотря на применение смертной казни и решительность правительства, дисциплина в армии поднималась весьма медленно. Простой необразованный крестьянин отнюдь не желал рисковать собой для свободы и процветания Франции, и с падением террора мы видим, что из миллионной армии, находившейся под оружием в сентябре 1794 года, к августу 1795 года оставалась едва половина. Остальные предпочли домашний очаг кровавым ужасам воины, а насильственные меры, на которые решилось правительство, оказались слишком слабыми.

Ко времени прибытия Наполеона в итальянскую армию положение последней было самое безотрадное. Дисциплина была расшатана. Солдаты думали больше о грабежах. В госпиталях больничные сидельцы не стеснялись приканчивать раненых, которые имели при себе ценности. Но Наполеон понял чувства, обуревавшие его солдат, он понял их настроение и повел свою армию, как шайку мародеров, на разграбление Италии, что было возвещено им в его знаменитом приказе.

Все усилия лучших людей среди высшего командного состава и правительства были направлены к поднятию в армии дисциплины. Но пока была сознана ее необходимость, пока были приняты решительные меры, армия успела развалиться, и стоило громадных усилий вновь ее создать из сброда вооруженных банд, в которые она превратилась.

Неужели же уроки истории недостаточно убедительны? Неужели же необходимо собственным опытом доходить до таких основных истин? Неужели мало пережили мы позора в связи с разгромом Калуща и Тарнополя и паническим бегством перед «обозначенным противником» наших еще так недавно доблестных армий, ныне запятнавших себя кровью своих офицеров, которые безропотно отдавали жизнь за спасение отчизны?

Хочется думать, что довольно. Хочется думать, что преступных опытов больше не будет. Если же и этого окажется мало, то нам придется увидеть свою многострадальную родину в конец подорванной своею собственной армией, предпочитающей легкую добычу грабежом безоружных соотечественников трудностям борьбы с организованным противником.

Не будет армии не будет и государства, а все идеи об интернационале окончатся башмаком немецкого лейтенанта, который вряд ли станет разбираться в разных высоких материях, а возьмет кнут и будет пахать на народе, не желавшем понять и усвоить великие слова свободы, равенства и братства, выродившиеся в его понятии в грабежи и насилия. А на чьей совести лежат многочисленные убийства мирных жителей? Кто будет виновен перед судом истории? Темный неразвитой народ или те, которые привели его к этому?

II.

"История повторяется"

Допустима ли в армии политика? Вот вопрос, о котором столько говорили за последнее время и который теперь разрешен утвердительно. Несмотря на всю очевидность, что армия и политика несовместимы, яд этот проник в ряды наших войск.

Армия—сила. Вмешавшись в дела правления, она всегда по причине своей силы будет, сообразуясь исключительно со своими желаниями, решать те или иные государственные вопросы, не заботясь об интересах прочих граждан. Другой же силы, которую можно бы ей противопоставить, не будет.

Захватив власть, видя себя распорядительницей в государстве, армия будет, конечно, стремиться получить всевозможные льготы, хотя бы в ущерб своей боевой мощи. Следствием этого явится ее бессилие в борьбе с внешним врагом, чему также будут благоприятствовать партийные раздоры в ее среде. Гибель же армии неизбежно приведет к гибели и самое государство.

Однако в этой статье я не хочу останавливаться на логических доказательствах невозможности существования политики в армии. Я хочу сделать лишь маленький исторический набросок картин прошлых времен, теперь забытых или с пренебрежением отброшенных людьми, считающими, что переживаемая эпоха «не имеет себе равных в истории».

Но история именно и имеет ценность в том отношении, что должна удерживать людей от ошибок, сделанных их предшественниками, т. к. иначе изучение ее не имело бы решительно никакой пользы. Принимая это во внимание, рассмотрим пока период Римской истории, известный под названием «господства солдат». Много полезного можно извлечь из совершавшихся тогда событий, если бы только современные руководители масс захотели с ними ознакомиться.

Читая историю Рима, мы видим, что со времен гражданских войн и Юлия Цезаря армия ее постепенно приближалась к кормилу власти. Одновременно с этим понемногу началось и падение ее боевой мощи. Императоры от Нервы до Марка Аврелия значительно ослабили влияние преторианцев на дела правления, но Коммод (180-193) возвратил им их прежнее политическое значение. Он пал, однако, жертвой заговора.

Императором был провозглашен Гельвин Пергопакс, но несколько месяцев спустя и он пал жертвою разнузданных солдатских полчищ. Преторианцы при этом проявили высшую степень наглости. Они продали императорский трон Дидию Юлиану, обещавшему по 1800 руб. на каждого солдата. Даже римская чернь возмутилась недостойным поведением «защитников отечества», но последним это было, конечно, совершено безразлично. Руководимые своими представителями, они ставили в ничто всех остальных граждан, преследуя выгоды лишь свои или своих ставленников.

Но не все легионы удовлетворились новым императором. Ииллирийские войска провозгласили императором Септимия Севера, который после упорной борьбы со своими соперниками, которых провозгласили императорами другие легионы, одержал верх над ними.

Его правление имело исключительною целью привязать к себе солдат и, опираясь на них, распоряжаться государством. Преемнику своему он завещал: «обогащать солдат и презирать прочих». Результаты такой однобокой политики, конечно, не замедлили сказаться.

Его преемник Каракалла в точности придерживался этого правила, но, тем не менее, пал жертвою заговора тех, на кого опирался. Далее следует опять ряд смут, пока на престол не вступил Александр Север. Когда же солдаты убили и его, императором был провозглашен Максимин. Затем следует целый ряд правителей до 251 года, когда начинаются непрекращающиеся войны, насильственные захваты власти и усобицы, превзошедшие даже предшествовавшие события. Одно время было свыше 20 императоров, т. к. каждая провинция стремилась иметь своего.

Со вступлением на престол Клавдия II, смуты несколько утихают, хотя и вспыхивают время от времени, и только Диоклетиан на некоторое время привел страну в относительный порядок.

Что же дает нам поучительного описываемый период истории? Власть расшатана в конец разнузданными бандами солдат, вкусившими всю прелесть ее и видящими единственной целью жизни наслаждение и богатство. Родина же являлась для них не более как пустым звуком.

Правители не смели идти наперекор воли легионов, т. к. иначе гибли от их руки. Им оставалось только потворствовать сборищу вооруженных банд, именовавших себя армией. Однако, и это не спасало их от гибели.

Население жило под постоянным страхом насилия и своеволия воинов, проводивших время в непрерывных междоусобных войнах. Земледелие и промышленность падали. Масса жителей было разорено. Цветущее некогда, государство быстрыми шагами приближалось к гибели.
Варвары, заметив разложение великой державы, опустошали страну. Но какое же сопротивление могли им оказать эти разнузданные толпы воинов?

Вместо чинопочитания, дисциплины и воинского духа, без которых немыслимо благоустроенное войско, в армии царили анархия, своеволие, жажда обогащения грабежом, жестокость к мирным безоружным жителям и трусость перед вооруженным противником. Обращаясь в громадную вооруженную силу разбойников, войско становилось язвой и бичом народа, несравненно опаснейшим, чем все внешние враги государства. На внутренние дела у недолговечных императоров не оставалось времени и страна катилась в пропасть.

Солдаты, не стесняясь, критиковали распоряжения своих начальников и контролировали их поступки. Все это вместе взятое, и вело страну к окончательной гибели. Римские, некогда победоносные, орлы были растоптаны и унижены полчищами варваров, еще недавно трепетавшими перед ними.

Много, как будто, общего можно подметить в этом кратком перечне событий с явлениями настоящих дней. Не то же ли господство солдат? Не та же ли анархия в государстве? Не то же ли бегство отлично вооруженных войск перед несравненно более слабым противником, воспитанным, однако, в строгой дисциплине и повиновении?

Внешний враг у ворот, и время ли сводить домашние счеты в ту минуту, когда все силы страны в единении друг с другом должны быть готовы отразить его натиск? Время ли добиваться всех возможных и невозможных прав, не налагая на себя в то же время никаких обязанностей?

Но к чему же все это приведет? Неужели же к тому же концу, какой выпал на долю Рима, ставшего жертвой своих бывших защитников.

III.

„Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу".

А. Пушкин.

Не впервые переживает Россия смутные дни, не впервые страдает она от внутренней разрухи и также не первый раз приходится ей убеждаться на собственном, купленном дорогой ценой, опыте в нецелесообразности многих начинаний.

Рассматривая причины, повлекшие за собою развал нашей, еще так недавно победоносной, армии, а вместе с нею быть может и всего государства, невольно вспоминаются наши стрелецкие полки XVII века.

При ознакомлении с внутренним укладом жизни и деятельностью этих полков, невольно бросается в глаза обилие всевозможных «прав» и призрачность каких бы то ни было «обязанностей». А так как вообще людям, особенно необразованным, кажется возможным и легким занимать любой пост в государстве и решать самые сложные государственные вопросы, забывая бессмертныя строки Крылова:

«Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги точать пирожник»,

то и стрельцы, столь отличенные перед прочими, не преминули воспользоваться представившимся удобным случаем вершить судьбы отечества согласно личным желаниям и выгодам.

Права стрельцов были весьма обширны. Каждый из них получал землю с выстроенным на ней домом, где и жил со своей семьей. От податей они были освобождены. Торговлей и промыслами могли заниматься беспрепятственно на особо льготных условиях (таким образом оказывается, что не впервые русские солдаты занимаются торговлей на улицах). Кроме того, они получали еще денежное жалованье, сукно и соль.

Эти странные воины сводились в полки, различной силы, примерно около 1000 человек в каждом. Общее число стрельцов в различные царствования бывало различно, но неуклонно стремилось к увеличению. Обучались они ратному делу, но семья, торговля и различные промыслы не много оставляли им времени для этих занятий.

Стоит ли удивляться, что при наличии подобных условий, при Алексее Михайловиче, когда стрельцы стали еще многочисленнее и богаче от не свойственного военному званию торгового промысла, они стали тяготиться военною службой и предались роскоши, разгулу, своеволию, буйствам и мятежам.

В русских войсках того времени, по свидетельству Котошихина и Посошкова, а также многих иностранцев не было ни порядка, ни дисциплины и царила полная неурядица. Войска не брезгали легкой наживой, грабежом и были страшнее для мирных граждан, чем для неприятеля; в настоящее время мы также являемся свидетелями того же.

Властолюбивая Софья ко всем указанным недостаткам стрельцов прибавила еще один, самый опасный, а именно вовлекла их в соучастие в, чуждых им по существу, вопросах политического характера. Следствием всех этих распоряжений, как мы видим, уже не впервые проводимых в России, явились непрестанные бунты, мятежи и своеволия.

Первый стрелецкий бунт вспыхнул 15-го мая 1682 г. в Москве. Разнузданные банды воинов, утративших последние остатки совести и стыда, убили на глазах Петра до 70 бояр и объявили Софью правительницей.

В благодарность за бунт и провозглашение Софьи правительницей, стрельцы не только не подверглись никакому наказанию, а наоборот получили ряд наград и были переименованы в «надворную» (придворную) пехоту. Да и могло ли осмелиться новое слабое правительство на какие-либо решительные меры?

За первым бунтом стрельцов, в течение 7 1/2 лет следует целый ряд других. Описывать их подробно не преставляет особого интереса; довольно сходных картин мы видим и теперь. Да какой же результат могла дать политика, которой придерживалась Софья по отношению к стрельцам? Все большую разнузданность, отсутствие даже намеков на повиновение и полное пренебрежение к верховной власти.

Подобный порядок продолжался до 1698 г., когда Петр решительно положил конец своеволию стрельцов строгими мерами. Только тогда смогли все русские люди вздохнуть свободно и армия стала не ужасом для мирных жителей, а их защитницей.

Много общего можно подметить между описанной эпохой и ныне переживаемой, и если и есть разница, то отнюдь не в пользу современной нам. Стоит ли говорить о том, во что выродились защитники нашего отечества. Достаточно убедительно говорят об этом донесения штаба Верховного Главнокомандующего и беспристрастные корреспонденции с театра войны.

Хочется, однако, думать, что люди успеют еще освободиться от тех несуразных идей лже-социализма, которыми все проникнуты, сознательно или бессознательно ведя страну к гибели.

Но времени осталось мало, надо торопиться или придется кончить мечты о высших, недоступных обыкновенному уму, материях, под грозным кулаком немецкого лейтенанта.
    
В. Калишевский