Скончался Б. В. Штюрмер. Он умер в тюрьме, умер, находясь под гнетом тяжелых и позорных обвинений. Его судьба поистине трагична: с высоты власти и успеха он был низвергнут в пропасть великого унижения и бесчестья.

Будучи человеком определенных убеждений, он стал свидетелем невероятного разгрома всего того, чему он до тех пор служил и во что верил. Если он был действительно виновен во всем том, что про него говорили и распространяли так усердно, то он понес ужасное наказание и грозную расплату.

Старик, почти восьмидесяти лет, пережил полное крушение на своем жизненном пути, и под прямым влиянием и впечатлением этой катастрофы он сошел в могилу, измученный и истерзанный тюрьмою и пристрастием.

Что может быть более скорбного и потрясающего?

Над его гробом не раздастся ни одного доброго слова. В лучшем случае его постараются замолчать, в худшем... но что говорить об этом? По словам поэта, „смерть молчать заставит злобу". Но эти слова неприменимы к нашим временам, не знающим великодушия и благородства.

Я очень мало знал покойного и видел его всего лишь два-три раза в бытность его министром внутренних дел. Общее впечатление скорее благоприятное: скупой на слова, внимательно слушающий, удивительно благодушный старик,—вот и все. Тогда старость еще сохраняла за ним бодрость и большую работоспособность. Мои встречи с ним происходили до того, как о нем поползли в обществе злые слухи, которые формулировал и сгруппировал в своей известной речи Милюков.

Б. В. Штюрмер умер, обвиняемый в государственной измене и лихоимстве.

„Коль это  правда,— тяжкая вина, и за нее он тяжко поплатился".

Но общественное мнение было восстановлено против него сразу же с первого дня его назначения за его немецкую фамилию. Это была его бесспорная и бесповоротная вина.

Старый режим был прежде всего виноват в ужасающей бестактности: именно тогда, когда общество рвало и метало против немецкого засилья, у нас с роковой последовательностью выдвигались на видные посты люди с с самыми что ни на есть немецкими прозвищами.

Затем Штюрмер был страшно неразборчив в людях. Трудно представить себе, какая скверная дрянь присосалась к нему, когда он стал у власти. Все эти господа, пользовавшиеся его милостями и компрометировавшие его елико возможно, теперь брызнули во все стороны и пребывают в безопасности, а некоторые „охраняли революцию", в то время, как их патрон умирал в тюремной больнице. Многое, что было приписываемо Штюрмеру, несомненно было сделано его клевретами, но за все чистою монетою расплатился только он один.

Нет сомнения, что Штюрмер был честолюбив и тут он часто не брезговал средствами. Тут, вероятно, и сыграл свою роль пресловутый Распутин.

Вот и все, что можно сказать положительного против Штюрмера. Но неужели за это казнят истязаниями и смертью? И имя Штюрмера стало именем собирательным.

В его лице видели как бы воплощение целого режима и, взяв его под обстрел, его противники направляли свои удары далеко не в него одного. Любопытно: когда он вышел в отставку, его сейчас же забыли, точно его и не было никогда. Об нем вспомнили лишь в дни переворота.
Суд ли был над ним? Нет, только политическая месть, пристрастность которой ясна для всех и для каждого. Судебная власть искала состава преступления со странным напряжением, но нашла ли она его?

Кому был опасен жалкий умирающий старик?

Однако против него был пущен в ход весь аппарат принудительной власти.

Действительно, опасным людям предоставлена вся полнота безнаказанности:

Ленину дают скрыться за границу, Луначарский вернулся чуть что не триумфатором в совет с. и р. депутатов, „товарищ Колонтай" на свободе, а уж не эти ли господа бесспорно являются и лихоимцами, и изменниками, и форменными германскими агентами?

Зато самый суровый тюремный режим применяется к заключенным „правым" сановникам по первому же требованию пьяного солдата или матроса из пресловутого „совета"—Шемякин суд и Шемякины времена!

Нам очень интересно, увидят ли свет данные следствия, добытые, как обвинительный материал против Штюрмера, или же они будут сданы в архив "за смертью обвиняемого".

Р. С-кий.

"Московские Ведомости", № 184, 23 августа (5 сент.) 1917 г.