Апатия. Статья Н. Степаненко - 25 Ноября 2018 - Дневник

Такого страшнаго упадка воли, энергии, стремлений, всего, что ослабляет импульсивные движения, стирает краски жизни и самую жизнь делает вялой, серой и неподвижной,—кажется у нас еще не наблюдалось. Что-то невероятное, что-то удручающее совершается в народе, среди народа, в глубине той гущи страстей, желаний, помыслов, где, как в водовороте, все кружится, цепляется и только для того, чтобы исчезнуть и разрушиться. Не только энергия ослабела, не только ум бездействует,—простое желание взяться за дело, самое незначительное, самое необходимое, без которого казалось бы и существовать нельзя, отсутствует; вялость какая-то, апатия,—та именно апатия, та вялость, которая выражается характерным русским «э, черт с ним!» и не менее характерной русской поговоркой: «пропадай моя телега, все четыре колеса».

Почти четыре года страшного напряжения воли, сил, энергии иссушили нервы до крайности, измочалили до того предела, довели до того положения, дальше которого уже идти некуда. Получилась какая-то вялость, апатия, нежизнеспособность; полное равнодушие к явлениям окружающей жизни.

Совершающиеся события последнего времени только ускорили процесс разложения, ту реакцию, которая по ходу естественной жизни наступает рано или поздно вслед за подъемом, как морской отлив после прилива.

Сейчас мы кричим, шумим, волнуемся. Шум условный конечно. Одни шумят, а другие, затаив дыхание, прислушиваются. Но не это важно и не в этом сущность дела,—важно то, что из-за леса мы не видим деревьев, важен сам по себе самообман. Разрушение и развал мы принимаем за строительство жизни на новых широких началах. Многое мы успели уже разрушить, а взамен ничего не создали. Мы все еще утешаем себя мыслью, что за такой короткий срок времени и создать ничего нельзя. Конечно это так; разрушать легче, чем создать. И в этом трагизм нашего положения.

Страшное, жуткое дело совершаем мы!

У Чехова в рассказе «Мужики» есть одно место, которого нельзя читать без ужаса, без содрогания души. Место это—пожар. Ночью в селе случился пожар. В селе горят постройки, а на другом конце села гуляют, поют песни, и люди, охваченные весельем, и не замечают несчастья. И это так ужасно...

Наш ужас заключается в том, что, совершая развал, мы думаем, что совершаем строительство новой жизни на таких началах, на которых жизнь еще не существовала, и мир еще не был свидетелем такого рода жизни. А народ равнодушно смотрит на все, что совершаем мы, что готовимся преподнести ему. Преподнесем ли только!..

В городах апатия и равнодушие ко всему, что совершается в жизни, не так ярко, не так выпукло замечается, как в селах и деревнях. Поезжайте туда—в села и деревни—и вы будете поражены, до чего апатия въелась в плоть и кровь русского человека, овладела его мыслями, помыслами, властно захватила его душу.

Мне пришлось объехать несколько сел, деревень, жить среди крестьян, вести беседы на тему переживаемых событий и я нахожусь под впечатлением пережитого, перечувствованного и передуманного и никак не могу от него отделаться, хотя с тех пор прошло уже несколько дней.

Страшно становится от этой апатии, от этого равнодушия к жизни, которые мне приходилось наблюдать из моей почти двухнедельной поездки по селам и деревням—и по глухим, мало населенным и более бойким и торговым.

Казалось бы теперь должен быть расцвет жизни, жизнь должна была бы бить ключом, а выходит как раз наоборот,—апатия и застой; какое-то стоячее болото, что-то инертное и неподвижное. И только одно—это характерное русское: «э, черт с ним»!—висит в воздухе, лезет в уши, бьет молотом по сердцу.

И когда я очутился случайным посетителем деревни по собственной воле и желаниям, единственно для того, чтобы прислушаться по биению пульса деревенской жизни, этой важной артерии переживаемого времени, у меня все время не выходили из головы слова аксаковского стихотворения:

Слабейте, силы, вы не нужны!
Засни ты, дух! давно пора!
Рассейтесь вы, кто были дружны,
Во имя правды и добра!

Дух давно уже заснул; рассеялись и те, «кто были дружны во имя правды и добра», но, как известно, из песни слов не выкинешь,—так и здесь: напрашиваются слова, жужжат в уши. А ведь написано стихотворение давно, и читал я его давно,—так давно, что и припомнить не могу...

Возвращаются раненые, пленные и те, которые были на фронте, сидели где-то в окопах,—никто не встречает их, никто не приветствует. И не только не встречают, не приветствуют,—что-то как будто враждебное чувствуется, что-то такое, что невольно рождает подозрение и то обидное чувство, которое оставляет на сердце такой горький осадок.

За что? За какую вину?!.

И здесь звучит все то же вульгарно-щемящее, до боли обидное: «э, черт с ним»! И здесь все та же апатия, навеянная мутью жизни, тем угаром, который засел где-то в тайниках души, гнетет и давит и не дает свободно дышать.

Потерян интерес к жизни, ко всему живому и трепетному,—осталась одна пустая оболочка, которая характеризуется все тем же: «э, черт с ним»!

Кого русский человек посылает к черту,—понять конечно не трудно, несмотря на всю кажущуюся бессмысленность этой фразы, на всю несостоятельность того положения, в котором русский человек и вся русская жизнь так неожиданно и вдруг очутились и когда выберутся,—неизвестно.

Вокруг туман, гнетущая неизвестность... И этот туман, эта гнетущая неизвестность только усиливают неопределенность положения, сгущают те темные краски, которыми за последнее время покрыта вся наша жизнь, все наше безрадостное существование.

Туманы усыпляли нашу жизнь. Под прикрытием тумана веками спала наша деревня, наш деревенский житель, а сейчас—апатия одолела, сковала волю, стремления, как сковывает и усыпляет мороз проявления малейшей воли человека и к доброму и злому—безразлично.

Страшная гнетущая сила—апатия. За апатией наступает тоска.

И вот пришла она—тоска.
Опять тоска! опять раздор!
Знакомых дум знакомый спор!
Давно ли я мечту спровадил,
На мирный строй себя наладил,
И сам поверить был готов,
Что жизнь права, что я доволен?..
И вот опять я болен, болен.
И для тоски не знаю слов!

Хочется верить, что то, что переживаем, пройдет... скоро пройдет. Но нельзя закрывать глаза перед действительностью,—полоса жизни наступила опасная; может быть более опасная, чем мы думаем и предполагаем. Ведь апатия это яд. И как яд быстро распространяется в человеческом организме и заражает кровь, так и апатия, захватывая страну, мешает строительству жизни, делает народ инертным и неподвижным.

Необходимо напрячь силы если не к уничтожению, то хотя бы к ослаблению апатии в народе. Без участия народа, без применения его живых сил, строительство жизни невозможно. И это надо твердо помнить.

Это надлежит твердо помнить тем, кто стоит наверху и мнит себя вершителем и строителем жизни.

Н. Степаненко.

"Пробуждение", № 11, 1918 г.