Алексей Александрович Тарасевич

Он умер в великих муках и страданиях. Тяжел был путь его жизни, путь борьбы во имя дорогого ему идеала социализма и демократии. Но еще тяжелее оказались для него годы и месяцы долгожданной и с радостным трепетом им встреченной революции!..

Один за другим наносила она безжалостные удары по исстрадавшемуся и больному сердцу человека, все лучшие годы и силы свои, все достояние свое отдавшего ей, революции. Мы, его друзья и единомышленники, с болью ощущали, что именно революция, с первого же дня рождения своего, была для него источником невыразимых мук, шаг за шагом ускоряла приближение конца, и, наконец, доконала его.

„Дорогой друг, писал он мне на фронт 28-го Апреля 1917 года,—все происходящее заставляет непрерывно страдать. Я не переношу нашей партийной литературы. Одно из двух: или я—не социал-демократ, или мои товарищи—уроды социал-демократии“...

Так писал человек, все отдавший революции, движению, просвещению, партии... В этих словах рядового работника мы слышим отзвуки страшной трагедии, пережитой всеми лучшими сынами России и нашедшей свое наиболее яркое выражение в судьбе Г. В. Плеханова. И большие, и малые этого поколения имели несчастье видеть дальше; они имели несчастную привычку всегда глядеть вперед, интересы частного подчинять общему, интересы развития ставить выше момента... И Алексей Александрович был в числе их.

В начале 1900-х годов мы видим полного энергии А. А. на партийной работе. Здесь, в подполье, он был своеобразной фигурой. Дышавшая благородством органически не переносящая ничего фальшивого, вульгарного, она никогда и нигде не отдавала дани демагогии и приспособлению к стихийным настроениям масс.

Разделяя и стойко отстаивая взгляды ортодоксального марксизма, он в борьбе с своими политическими противниками никогда не опускался до свойственного тогда подполью подсиживания. Враг карьеризма, необычайно скромный и чрезвычайно строгий к себе, он не подменял политики политиканством, и его не вдохновляла борьба за комитетские места. В течение ряда лет Ал. Ал. был одним из важнейших источников материальных средств для партии, доставляя ей многие десятки тысяч из личных средств, и средств близких и дорогих ему людей... Но он делал это так, чтобы это проходило незамеченным, и всякая попытка с чьей-либо стороны подчеркнуть его личное участие вызывала с его стороны неудовольствие.

Ал. Ал. никогда не сидел между двух стульев. С первых же дней наметившегося в 1902—3 годах в партии раскола, Ал. Ал. стал в резкую оппозицию к культу „профессионального революционерства" (как он выражался), возглавленного Лениным, принял активное участие в организации меньшевистской части партии, оставаясь одним из главных организаторов ее практической работы внутри России, преимущественно на Юге.

Эмиграция не тянула его к себе и никакие бури и треволнения, ни яростная погоня за ним, работавшим под кличкой „Рыбака", со стороны охранников не заставили его покинуть горячо любимого им дела. Его видели везде среди рабочих организаций и Одессы, и Киева, и Харькова и Екатеринослава, здесь он организует комитет, там убеждает поготовить его организацию; в одном месте он ставит нелегальную типографию, а в другом устраивает динамитную мастерскую, и везде создает почву для укрепления финансов партии. Эта упорная опасная, тяжелая, часто мелкая и скрупулезная, работа не принижает его духа, не суживает его кругозора.

Ни на одну минуту не теряя из виду общей задачи всенародного освобождения, Ал. Ал. никогда не колебался стать в оппозицию к господствующим течениям и настроениям, и оставаться в меньшинстве. На совещании всех с.-д. организаций России, осенью 1905 г. созванном для выработки отношения к Булыгинской Гос. Думе Ал. Ал. решительно восстает против принятого большинством решения бойкотировать Думу. Будучи членом меньшевистской „организационной комиссии", А. А. вошел в 1906 г. в состав нового Центрального Комитета, работавшего до Стокгольмского Съезда.

Развившаяся уже в то время болезнь сердца все более и более мешала его работе. Но Ал. Ал. долго не сдавался, продолжая свою работу в подпольной организации. И когда наступил физический предел, и сердце угрожающе потребовало покоя, А. Ал. уходит с ответственного поста на отдыхе в деревню, ни на миг, однако, не порывая связей с дорогим ему делом. Возвратившись в Москву, он останавливает свое внимание на культурно-просветительных задачах, и отдает свои силы и вновь вспыхнувшую энергию организации научных сил вокруг популярного естественно—научного журнала и издательства „Природа". Заслуги его в этом приобретшем огромную (не только в России) просветительном предприятии популярность исключительно велики.

С 1918 года Ал. Ал. вновь появляется в с. д. группах Москвы, содействуя попыткам возрождения партии. Сердце слабело все более, а начавшаяся война вселила в душу старого борца новыя тревоги. Ал. Ал. чуял грозные опасности, связанные с ней; он знал свою родину, свой народ, русскую демократию. Больше всего он боялся того одичания, которое несла война в условиях старого режима.

„Будет буря—я знаю,—говорил он мне в 1916 году, когда, вернувшись с фронта, я рассказал ему о настроениях армии—но, боюсь, это будет не революция, а страшный бунт, где крупицы культуры, организации и сознательности потонут в море поднятой на дыбы проклятым режимом народной стихии"....

Она пришла, революция, и на миг зажгла в больном сердце великую надежду. Но тотчас им овладела великая тревога Он пришел в вновь созданную партию. Он взглянул в лик революционной стихии. Он вгляделся в душу дорогого ему народа. И мучительно сжалось его больное сердце, а острый взгляд разглядел грозящую опасность, во весь свой рост вставшую пред ним с первых же дней.

"Сепаратный мир мы считаем невозможным, писал он мне на фронт 23 Апреля 1917 г., а сепаратное перемирие мы фактически заключили. Оно приведет к развалу армии; братанье недаром поощряется немецкими генералами; это приведет к разрыву с оставленными нами союзниками и он будет гибелен для России. Волосы становятся дыбом при чтении газет... Рабочие—всецело поглощены сегодняшним днем, думают лишь о своих экономических завоеваниях; крестьяне делят землю; украинцы, грузины мусульмане требуют немедленной федерации. Где же русский революционный народ? Неужели большинство только рабы, каждый из которых с жадностью стремится от целого, от бедной русской свободы, урвать себе побольше кусок!".

"Во имя правильно понятых интернациональных интересов, во имя будущего социализма, во имя успеха движения рабочего класса прежде всего надо спасти русскую революцию, надо укрепить свободу в России надо создать нам государство... Но если никакое дело нельзя делать без любви к нему, то тем более не может быть сделано без любви дело, требующее огромных усилий, огромного вдохновения, огромных жертв. Чтобы спасти нашу истерзанную родину - надо полюбить ее, надо научиться вдохновлять этой любовью всех, весь народ.

Но делается ли это? Я кругом вижу лишь уродов интернационализма. Я вижу товарищей, для которых слово родина нет в их лексиконе, которые этого слова стыдятся".

Ал. Ал. отлично понимал природу овладевшего мужичками "интернационализма". И, увы, он имел полное основание писать в апреле 1917 года, что

"прав был один член французской делегации, который сказал, что для русских социалистов Европа линией Гинденбурга делится на 2 части:

„Германия— это социал-демократия, а Франция и Англия—это буржуазия".

В другом письме, от 1 Мая 1918 года, Ал. Ал. говорит о страшном, искаженном в России лике дорогого ему интернационала.

„Я слушаю наших товарищей, но разве это интернационалисты, разве это революционеры, живущие в самый великий момент своей страны и всего мира? Нет, милый друг, это уроды интернационализма, это уроды социал-демократии, это „черви, подражающие битвам гигантов".

„Дорогой друг, все это заставляет бесконечно страдать!"...    

Увы, он правильно разглядел... И он страдал, и слабело его сердце.

Брест, Украйна, Кавказ, Крым. Не выдержало больное сердце, и он ушел от нас, овладеваемый в последние минуты тяжелыми думами о судьбах бесконечно дорогой ему родины.

Н. Фишгендлер.

Дело : Еженедельный социал-демократический журнал.- М.,1918 № 13 (1 августа)