Как правило в далекие времена браки в России заключались среди равных по своему общественному статусу людьми. Но были и исключения. Одним из таких исключений, наделавших много шума и пересудов в обществе, был брак графа Николая Петровича Шереметева с Прасковье Ивановной Ковалевой (Ковалевской), дочерью крепостного кузнеца. Прасковья с семи лет была на воспитании у  княгини М. М. Долгорукой в доме  графа Петра Борисовича Шереметева, в Кускове. Здесь она участвовала в домашней труппе местного театра, как певица. Здесь и познакомилась со своим будущим супругом.

Предлагаю описание этой истории, позаимствованной из журнала "Столица и усадьба" за май 1914 г.

ГРАФИНЯ-КРЕСТЬЯНКА

"Так бедным, коим век она благотворила,

Из гроба своего источник благ открыла"...

История о графине-крестьянке одна из самых поэтичных, красивых и печальных страниц далекой помещичьей жизни наших вельмож на заре прошлого века. В досадно недосказанных, случайных и разбросанных отрывках дошел до нас рассказ об увлечении юного представителя старейшего рода своей крепостной артисткой, увлечении, которое выросло в столь глубокое и серьезное чувство, что было закреплено браком и ради этого было порвано со всеми условностями света.

Графиня-крестьянка... Как скупо писали современники о ней. сколько утаенного осталось об этой исключительной русской женщине, в которой горячая, беззаветная любовь к увлекшемуся вельможе так гармонично сочеталась с редкой добротой, с чисто русской жалостью ко всем сирым, убогим и обиженным.

Брак крестьянки, крепостной артистки Прасковьи Ивановны Ковалевской с графом Николаем Петровичем Шереметевым был признан и одобрен обоими императорами Павлом, с которым граф Николай Шереметев делил часы детских игр, и Александром I. Перед этим признанием должен был склониться Двор, должно было склониться негодовавшее общество.

Но в глубине была затаена ненависть к этой "новоявленной графине", вырвавшей одного из самых завидных женихов в государстве. Много горя принес этот брак и родителям молодого графа, так кичившимся, так величаво отклонившим все возникавшие разговоры о предложениях невест. Известно, что, когда расстроилось сватовство Великой Княжны Александры Павловны за короля Швеции, Императрица внимательно приискивала ей жениха среди достойнейших приближенных. Однажды она подошла к графине Головиной, не отличавшейся особой быстротой ума.

— Знаете ли вы,—сказала Екатерина II, - что я очень озабочена устроить судьбу моей внучки Александры. Мне хочется ее выдать за графа Шереметева.

- Я слышала об этом, Государыня,—ответила простодушная графиня Головина,—но, говорят, что семья его на это не соглашается...

Разумеется, Императрицу очень насмешил этот ответ, сообщает летописец, но он характерен для того, чтобы оттенить, как кичливы были старики Шереметевы.

И вдруг, как гром среди бела дня, весть о том, что граф Николай Шереметев, в присутствии ближайших друзей, обвенчался в одной из московских церквей с "актриской" своего крепостного театра. Конца не было негодованию света. Воспитательница великих княжон, ходячий кодекс добродетели всего света того времени, княгиня Шарлотта Карловна Ливен, дала сигнал к тому, чтобы всеми силами порицать поступок молодого графа, его женитьбу на "une de ses esclaves".

Опомниться не могли, как слух оказался действительностью. Кто мог предполагать, что "амурные дела" между графом и его крепостной артисткой зашли так далеко? Кто в то время мог понять возвышенное чувство к рабыне, да к тому же рабыне-лицедейке?! Всем было ведомо, что театры крепостных были мало чем лучше гаремов. Кто из молодых вельможных дворян не отдавал в молодости дань этим актрисам-крепостным, любовницам на час, на неделю, на месяц. Но женитьба на одной из них—это было для тогдашнего света поистине чем-то чудовищными!

Да и к тому же Жемчугова (такую театральную фамилию получила Прасковья Ковалевская) не была красавицей: неправильное, но подвижное и нервное лицо ее озарялось только на редкость привлекательными ласковыми, несколько грустными глазами; сложения она была слабого, болела нередко. Чем тут надолго прельститься, думали все. А до души Параши Жемчуговой кому какое было дело, никто о том ни на минуту не задумывался; к тому же едва ли не большинство того времени к признанию души у "подлого сословия" относилось весьма скептически...

Гр. Николай Петрович был человек тоже очень добрый, нежный, с чуткой душой, понимавший и чувствовавший страдание близких ему людей, безотносительно от их общественного положения. Ему пришлось принять на себя управление Кусковской театральной школой и Кусковским театром и он всецело отдался новому делу. В то время Параша Жемчугова, только что окончив театральную школу, стала выступать на сцене. В Параше, с малых лет отличавшейся способностями быстро и легко все усваивать, приняла участие родственница Шереметевых, кн. М. М. Долгорукова, и девушка получила совершенно исключительное образование.

Она знала французский и итальянский языки, была одарена большими музыкальными способностями и хорошим голосом. Немудрено, что молодой граф сразу приметил и выделил ее из среды остальных своих крепостных актрис. Хороший виолончелист, граф проводил чуть ли не все вечера вдвоем со своей крепостной, аккомпанируя ее пению или вместе с нею разбирая на клавесинах новые ноты. А что более музыки может сблизить два юных сердца! Как располагает она к нежности, ко взаимному влечению!..

Прост и естественен кажется нам результат сближения двух молодых людей, но как ужасен он был для людей света того времени.

Когда в 1801 году брак между ними состоялся в тиши приходской церкви, то существовавшие между ними отношения характеризовались, как "двадцатилетняя привычка друг к другу".

"Единственным поводом к возведению ее супругом на высокую степень земного благополучия, читаем в интересном документе того времени, была бесприменная неразлучность, в продолжение которой его верная, всеми чувствами преданная супруга, беспрестанно дышала единою волею, единым угождением и страстною привязанностью к супругу"...

Но глубокая драма скрывалась, видимо, в душе молодой женщины. Много страдания пришлось ей перенести: много тяжелых обид и уколов самолюбия, от которых молодой муж был не в силах ее защитить, расшатали вконец и без того ее хрупкое здоровье. Тяжка ей была жизнь. Однажды, оправившись от серьезной болезни, она вырезала на печатке, с которой никогда не расставалась:

"Наказуя, накажи меня, Господь, смерти же не предаде".

Тщетно искала она забвения в добрых делах;

"никогда злато ее не оставалось в сокровенности, щедрая рука ее простиралась всегда к бедности и нищете и казнохранилища ее при всех способах наполнения остались пусты, говорит современник, все роздано, все обращено на помощь человечеству".

Но злая, беспощадная действительность подтачивала ее, не зная жалости.

Не долго пришлось молодой женщине носить графский титул: три недели спустя после рождения сына, она скончалась в приступе злейшей чахотки. Смерть ее тяжким бременем легла на графа Николая Шереметева.

Он совсем отстранился от общественной жизни и отдался делам благотворения. Чтя память покойной жены, он устроил странноприимный дом в Москве с больницей и положил большой капитал для выдачи приданого бедным невестам. Но он не находил себе успокоения и в делах благотворения.

"Во всем богатстве и пышности,—писал граф Николай Петрович Шереметев в завещании своему сыну Дмитрию, - не находил я ничего утешительного. Помни - житие человека кратко, весь блеск мира сего исчезнет неминуемо".

Шесть лет спустя после смерти графини и его останки положили в родовой усыпальнице Шереметевых в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры, рядом с останками его жены.

Так закрылись странички истории графини-крестьянки, полные грустной, печальной поэзии...

Ив. Лазаревский.

Кроме приводимого нами снимка с гравированного изображения графини П. И. Шереметевой со всеми подписями, существует еще и без подписей; эти листы не описаны у Ровинского. Мне приходилось их видеть в собрании Е. Н. Тевяшова и П. Я. Дашкова. Живописных изображений гр. П. И. Шереметевой несколько. Из них очень курьезен изображающий графиню беременной в полосатом халате; находится он в Кускове.

II.

СТРАНИЦА ПРОШЛОГО

В то время, как во Франции маркизы влюблялись в пастушек, у нас на Руси существовали другого сорта поэтические "мезальянсы": любовные связи и браки господ с мужичками, всесильных вельмож с "крепостными девками". Обыкновенно это было на почве увлечения театром и, в частности, балетом. Дворовые красавицы, становясь "Псишами" и "Парашами", входили мало помалу, а то и сразу, в семейную жизнь своих господ, поклонников Талии и Терпсихоры и, соединяясь с ними узами законного брака, сдабривали своей густой плебейской кровью многочисленные, но уже несколько анемичные корни старого родословного дворянского древа.

Однако, между всеми этими довольно таки банальными дворянско-крепостными романами встречались исключения; бывали случаи, когда связи и браки зарождались на почве искренней глубокой любви, когда крепостная дворовая или крестьянка по своему уму, характеру и красоте ничем не уступала настоящей "барыне".

Таким счастливым исключением была знаменитая в свое время Параша Ковалева, родившаяся в 1758 году в семье крепостного кузнеца Ивана Ковалева и умершая в 1803 году графиней Прасковьей Ивановной Шереметевой, законной супругой графа Николая Петровича Шереметева.

Параша Ковалева знакома нам не только по архивным записям, но и по народной песне, сложенной анонимным автором в те годы, когда еще была ярка память об этой удивительной во многих отношениях женщин. Песня эта известная еще до сих пор среди цыган под названием "Шереметьевской" (в несколько измененном варианте), начинается так:

Вечор поздно из лесочка,

Я коров домой гнала.

Лишь спустилась к ручеечку

Близ зеленого лужка-

Вижу барин едет с поля;

Две собачки впереди,

Два лакея позади...

Лишь со мною поровнялся

Бросил взор свой на меня —

Чья такая ты, красотка?

Из которого села?

Вашей милости крестьянка.

Отвечала ему я.

Коль слыхали о Параше,

Так Параша это я!

В другой песне поется:

...У Успенского собора

В большой колокол звонят,

Нашу милую Парашу

Венчать с барином хотят...

Параша Ковалева родилась вблизи села Кускова, издавна принадлежавшего роду Шереметевых, там находился лучший в те годы крепостной театр. Уже с детских лет она была взята в графский дом и воспитана княгиней М. М. Долгоруковой, племянницей брата Петра Борисовича Шереметева, отца будущего ее супруга. Там, в барских покоях она научилась иностранным языкам, развила свой музыкальный талант и вскоре же заблистала в первых ролях на Шереметевской сцене под именем Прасковьи Жемчуговой.

Шереметевский театр и его труппа еще при жизни графа Петра Борисовича были отданы в ведение графа Николая Петровича. На этой почве произошло его сближение с Прасковьей Ивановной. Он вскоре же выделил ее из актерской среды и она стала именоваться Ковалевской, а эту фамилию вольно генеологическими путями сумели связать со старой польской фамилией...

Все записки и воспоминания современников сходятся на том, что Прасковья Ивановна была чрезвычайно умной и обаятельной женщиной, сумевшей своей преданностью и лаской угождать избалованному барину, сглаживать его отношения к крестьянам, сдерживать его порывы. Несколько лет спустя она стала для гр. Николая Петровича той драгоценной необходимостью, без которой жизнь становится пуста, и у него явилась решимость обвенчаться с ней.

Бракосочетание состоялось в ноябрь 1800 года, но оно держалось в тайне до рождения ребенка. Однако, графине не долго пришлось пользоваться своим новым положением: она умерла в феврале 1803 года, разбив своей смертью все надежды и счастье мужа.

Как женщина чуткая, отзывчивая и никогда не забывавшая свое скромное происхождение, Прасковья Ивановна завещала большие суммы на добрые дела и отчасти благодаря этому память об обаятельной графине-крестьянке сохранилась в народе еще долгие годы.

С Прасковьи Ивановны не раз писали портреты, как крепостные художники, так и художники, приезжавшие из заграницы.

Поминаемая здесь гравюра из театрального музея В. В. Протопопова была сделана с одного из таких портретов. Это своего рода уника.

Что касается портретов Прасковьи Ивановны, как больших в костюмах ее лучших ролей, так и миниатюрных, то почти все они бережно сохраняются вдали от любопытных взоров в усадьбах семьи Шереметевых. Впрочем, один из них, приписываемый то Анжелике Кауфман, то крепостному художнику Николаю Аргунову, был выставлен некоторое время на Таврической Выставке 1905 года. Теперь он находится в имении Шереметевых "Останкино".

Николай Брянчанинов.