Исполнилось 125 лет со дня рождения известнаго писателя 1791-1916

Материал из журнала "Пробуждение" за 1916 года.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

Замечательное семейство

Очерк Н. Д Носкова

Не только любопытным, но редким явлением была у нас на Руси аксаковская семья. Один из потомков знатнаго варяга Шимона, близкаго родича короля норвежскаго Гакона-Слепого, ушел с насиженных мест в глушь девственнаго Оренбургскаго края, на целину башкирской степи и засел на ней не родовитым барином белоручкой, а деревенским простым человеком. Это нисколько не мешало его гордому сознанию семисотлетняго дворянскаго достоинства, которое он ставил выше всякаго богатства и чинов.

Единственному сыну заповедал хранить те же традиции. Но сын уже усумнился в самом главном: в реальном существовании варяга Шимона, в самой легенде, свято лелеемой отцом. Сын пошел по другой линии—с непротоптанной дорожки отца-пионера свернул на торенную дорогу чиновника, стал не только помещиком, но и прокурором. Но с глухими местами, облюбованными отцом, с деревней на краю степи, связей не порвал.

Внук шагнул дальше, в сторону от простых деревенских привычек; после гимназии и университета он запрягся в хомут столичнаго чиновника, делающаго служебную карьеру. Однако, делание этой самой карьеры в петербургских гостиных и салонах ему, степняку, скоро наскучило, и, презрев всякия благополучия, он в один прекрасный день бросил все и удрал в свою Башкирию. Война вытянула его из родного логова, а Москва, еще дымящаяся от пожара 12-го года, отравила его сладкой отравой сцены, авторских лавров драматурга и переводчика и закулиснаго мира.

Так и остался с этой отравой на всю жизнь—непременный участник всех благородных спектаклей, хранитель закулисных тайн—Сергей Тимофеевич Аксаков. Пробовал было определиться к «статским делам», не только памятуя, но на себе испытывая истину дедовских слов, что Аксаковы «не широки в перьях: только что сыты...»—ничего не выходило. Променял тернии любителя литературы на лавровый победный венок ея губителя—цензора и поплатился жестоко. За пропуск одной статьи отсидел на гауптвахте. За другой пропуск поплатился более. Какая-то глупая баллада Елистрата Фитюлькина—«Двенадцать будочников» подвела так, что «отец многочисленнаго семейства» был лишен службы, как «чиновник, не имеющий для звания сего способностей». Способность оказалась в другом: нежданно, негаданно Аксаков стал педагогом ради пенсии.

Полжизни было уже изжито, полвека легло ему на плечи. Кругом него зеленела юная поросль другого поколения. Старые соратники сходили в могилу один за другим. Новыя птицы пели новыя песни и чужды оне были старикам.

Всегдашняя на Руси рознь между отцами и детьми миновала аксаковский дом. «Отец многочисленнаго семейства», поставивший уже крест на свою личную жизнь, неоправдавшую его надежд, сумел не только прислушаться к зеленому шуму молодой весны, но и сам заразиться вешними чарами. Старик, богомольно чтивший святыню старых иконописных ликов, вдруг прозрел и, отринув старых богов, склонил колена пред новой «величайшей славой России»; пред ней, пламенея юношеским восторгом, уже склонился ниц его первенец Константин со своими молодыми соратниками. То был, отверженный староверами,—Гоголь.

Накануне слепоты физической для Аксакова наступило прозрение духовное. Канун угасания сил физических вдруг озарился необычайным подъемом подспудных сил, не знавших выхода. Недавнее убеждение, что «у нас писать нечего», вдруг сменяется убеждением, что нужно писать, если есть что сказать. А сказать и рассказать было много. Стоя ногой на краю могилы, на шестом десятке лет, старик Аксаков только почувствовал в себе настоящаго писателя и тогда же пришла к нему, больному и увечному, литературная слава.

Ему было с кем ее делить. Под одной кровлей, не разлучаясь с ним ни на час, жил его первенец—Константин. От детских дней до зрелой поры Константина, между отцом и сыном установилась какая-то особая душевная близость. Это была вместе—и нежность, и любовь, и взаимное понимание и доверие друг к другу. Идеальнейшая дружба, почти неизвестная в наших семьях. Отец боготворил своего первенца. Константин платил отцу трогательной привязанностью. Нравственный авторитет отца был свят для сына; умственный авторитет сына—его знания и литературный вкус—безмолвно принял отец.

Но Константин был натура деятельная. За ним были крылья ищущей юности. Она внесла в аксаковский дом огонь и страсть энтузиазма, обвеяла старыя стены, чуждыми им умственными запросами и общественными интересами. В старом аксаковском доме, где старые писатели прежде почитывали свои трагедии и водевили, где велась мирная игра в преферанс, заканчиваемая ужином, заликовала другая жизнь и центром ея был Константин, его молодой кружок, его сверстники. Здесь сложились первыя хвалы Гоголю, и признание за ним величайшей славы России вышло от Константина и его молодых друзей— Белинскаго и Станкевича. Гонимый литературными староверами, Гоголь в старом аксаковском доме нашел первый привет, уют, и ласку, и богомольное преклонение. Восторг молодежи пред ним передался самому Сергею Тимофеевичу, ставшему ближайшим другом Гоголя, гордившемуся этой дружбой, как святыней, ибо она переродила Аксакова, указала ему его писательский путь.

Завершая свой жизненный путь, Сергей Тимофеевич Аксаков мог с гордостью оглянуться вокруг себя. Его окружала литературная семья; его имя, как автора «Семейной хроники», «Детских лет Багрова-внука», «Записок ружейнаго охотника», не сходило со страниц журналов. Его единомышленники и люди из другого стана, как Добролюбов, равно признавали в нем большого писателя.

Его первенец Константин стоял на челе одного течения литературы, являясь знаменосцем, близкаго ему по духу, славянофильскаго направления, другой его сын Иван Сергеевич уже заявлял о себе своими стихами и рядом замечательных статей в журналах, как о высоко-даровитом публицисте. «Закат печальный» аксаковской жизни был ясным закатом. Редко кто, как он, мог повторить с такой уверенной теплотой: «ныне отпущаеши», сходя в могилу. Но одно его лишь тревожило: боязнь за Константина, который не перенесет разлуки. И точно: он не перенес. Атлет Константин буквально зачах от тоски по отце и протянул только около полутора года: «время действует совершенно наоборот против того, как полагают», писал он в одном из своих скорбных писем с чужбины.

Горькой иронией судьбы звучит смерть на чужбине того, кто всечасно, постоянно звал «домой», где ждет «земля родная, великая в страдании немом», кто желал понять себя в народе, с которым вместе, по аксаковской вере, «лишь войдет свобода зрело», ибо могуществен народа только клик, принадлежит народу только дело и путь его державен и велик!..

В годину рабства и полнаго бесправья Константин Аксаков знал лишь одно—«оружье свободных людей—свободное слово». «Где рабство—там бунт и беда; защита от бунта—свобода». Так, правнук деспота-помещика Степана Михайловича Багрова, калиновым подожком избивавшаго своих «подданных», благословлял грядущую свободу. И под его непосредственным влиянием, внук того же Степана Михайловича, при первой вести о грядущем освобождении откликнулся единодумный и единодушный со своим первенцом.

К 30-летию со дня смерти известнаго писателя-славянофила 1886-1916

А, младший, Иван Аксаков, еще расправлявший крылья для дальняго полета, еще набиравшийся сил, еще затененный образами отца и брата, приветствовал, вышедшую «с Богом на работу, пробужденную страну». В этой пробужденной стране и пришлось развернуть свою деятельность Ивану Аксакову и часто приходилось ему повторять свои же слова, вырвавшияся пламенно еще тогда, когда не вставал день «багрянен и пышен» и над всею Русью лежала «долгой ночи тень»:

«Слабейте, силы! вы не нужны!  Засни ты, дух! давно пора! Рассейтесь все, кто были дружны во имя правды и добра! Бесплодны все труды и бденья, бесплоден слова дар живой, бессилен подвиг обличенья, безумен всякий честный бой, безумна честная отвага правдивой юности...».

Бессилие слова—дар живой, тяжесть подвига обличенья, безумье честнаго боя—все это испытал и не раз и не два, а многое множество раз, Аксаков.

Даровитейшему русскому публицисту сковывала молчанием уста цензура. Одному из немногих истинных русских патриотов патриоты «в ковычках» преподавали уроки о любви к отечеству и народной гордости. Аксаковские журналы прекращались один за другим и тем не менее не заснул его дух. До последней минуты Иван Аксаков, как часовой, остался на своем посту и умер буквально на нем.

Огромная толпа, собравшаяся его проводить, тридцать лет назад, до кладбища, раскрыла шифр: как нужен был он, как был популярен он при жизни,—он, никогда не искавший ни дешевых лавров, ни нарочитой популярности, искавший лишь честнаго боя за то, во что он верил, за то, что было для него святыней. Таковы были русский народ и Россия.

Не забудем, что тридцать лет назад Иван Аксаков первый бросил вызов «покорному отношению к Берлину» и заклеймил вождей русской внешней политики, шедшей на поводу у Германии.

За это аксаковская «Русь», накануне смерти ея руководителя, получила предостережение. Ей был поставлен на вид «тон несовместный с истинным патриотизлюм».

Да, Иван Аксаков никогда не имел чести принадлежать к таким «патриотам», ибо такую честь почел бы величайшим бесчестьем этот истинный рыцарь, без страха и упрека, неподкупную силу убеждений котораго не могли не признавать даже его идейные противники.

Ник. Носков.

Еще по теме