С Рождеством Христовым!
Воскресенье, 24 декабря.
„На земле мир, в человеках благоволение" раздастся завтра по всей России.
Вот уже четвертое Рождество встречают наши солдаты в окопах, четвертый раз раздаются над ними эти великие слова, которыя пока остаются только словами.
Сколько пролито крови, сколько перенесено бессмысленных, ненужных страданий.
Для кого лилась эта кровь, для чьей защиты приносились страданья?
Три Рождества солдаты молча терпели, молча страдали и каждый раз в душе их загоралась надежда, что это Рождество последнее, что кончится преступная бойня.
Но бойня тянулась, еще и еще, и снова приносилось бесчисленное количество молодых, полных надежд жизней в жертву кроваваго бога войны.
Буржуа радовались. „Наш солдат терпелив и послушен, он пойдет всюду, куда ему прикажет начальство",—говорили они и набивали карманы чудовищными военными прибылями.
И солдат шел, шел терпеливо и безропотно и лил свою кровь на полях Галиции, под Варшавой, на Стоходе...
Прошел 17-й год. Много светлого, радостного принес он с собой. Много новых страданий, но и новых надежд. Пало самодержавие, пало под натиском этой прежде такой послушной „бессловесной серой скотинки" — солдата.
Светлая, радостная уверенность овладела солдатом. Казалось, что кончились его муки. Свободный, он не захочет лить свою кровь за богачей—кровопийц.
Что мешает теперь свободному солдату рука об руку с свободным рабочим заключить мир и кончить проклятую, всем опостылевшую войну.
Но самодержавие пало, а на место его встала власть богачей, купцов и помещиков. Милюковы, Родзянко, Рябушинские не хотели кончать войну, ибо она им давала наживу.
Им не было дела до тех, кто сидел там, в окопах, они здесь, в тылу, набивали карманы и кричали до хрипоты в горле: „война до полной победы".
Революция шла своим чередом.
На смену Милюковым составилось коалиционное министерство с „социалистом" Керенским во главе.
И опять, как при падении самодержавия, солдаты взглянули на новую власть с надеждой и ждали, что она кончит войну.
Но и там в большинстве сидели капиталисты и их прислужники, и вот 18 июня „социалист" Керенский бросил войска в наступление.
Наступление кончилось позорнейшим крахом и унесло с собою новые сотни тысяч.
Время шло. Терпенье солдат истощалось, и в октябре под дружным натиском солдат и рабочих власть перешла к народу.
У власти стали солдаты, рабочие и крестьяне.
Теперь началась уже настоящая борьба за мир, а не такая, какая велась до сих пор, когда правительство, делая шаг вперед, делало вместе с тем два назад.
Встав у власти новое правительство сразу предприняло действительные шаги к заключению мира.
В чем же состояли эти шаги?
Прежде всего в опубликовании тайных договоров царя и русской буржуазии с западно-европейскими империалистами.
Это был первый камень, вложенный руками трудового народа в величественное здание мира.
За первым шагом последовали другие.
Русское рабочее и крестьянское правительство предложило противнику заключить перемирие, в течение которого можно будет вести переговоры о мире. Предложение было принято и перемирие заключено.
„Союзные державы" отказались последовать примеру России и пожелали вести войну дальше „до полной победы".
Теперь обсуждаются условия мира; русским рабочим и солдатам не нужно „полной победы" и они ждут, чтобы и остальные народы отказались от этого.
Французское, английское и др. правительства хотят воевать, они ждут, чтобы их собственный рабочий класс заставил их прекратить войну. Они ждут, чтобы с их падением и там, как в России, власть рабочих, солдат и крестьян принялась за строительство мира.
Мы можем с уверенностью сказать, что они этого скоро дождутся.
Во Франции раздается протест против войны, в Англии рабочие настроены крайне революционно, так что английские помещики и капиталисты уже обсуждают в палате лордов меры борьбы с этой революционностью.
В Италии все громче и громче рабочий класс протестует против войны, словом во всем мире скоро вспыхнет пожар, от искры русской революции.
Они этого дождутся, говорим мы, и призываем рабочий класс всего мира свергнуть своих угнетателей и расправиться с ними так же, как мы расправились со своими.
А пока мы с своей стороны прекратим эту бойню, заключив мир с немцами, турками, австрийцами и болгарами и будем нести дальше знамя нашей революции, красное знамя до полной победы над капиталом.
На склоне
ПЕТРОГРАД, 24 декабря (6 января)
Первое Рождество, застающее Россию свободной,—вот оно. Но как же оно запоздало! О, зачем не явилось оно тогда, в начале нашего обновления? Как символически праздновала бы его тогда Россия—словно собственное рождение «в духе и истине»,—в свободе и революции!
Теперь — не до праздников и не до торжеств. Свинцовыми туманами задернуты все горизонты. Холодом веет отовсюду. Две зловещие парки— Смерть и Голод—протягивают свои костляные руки, чтобы надрезать жизненные нити страны. Взоры не горят светлым праздничным восторгом, но туманятся подозрительностью и злобой. Не поднимаются вверх бодро и гордо головы, а никнут долу. Блудящие болотные огоньки—угрюмые и тусклые огоньки ненависти — путеводят людьми, а не та звезда, которая возвещала рождение в яслях спасения мира...
А, между тем, как казалось оно близко, каким осязательным и явным казалось чудо искупительного подвига! Да, спасающая революция, казалось, зародилась там, где ее меньше всего ожидали—в яслях, в уничижении и нищете—в отсталой, грязной, жалкой, обнищалой России. Она подняла на себя непосильную тяготу—к смертной ноше войны прибавила всю тяготу внутренней революции. Она взошла на Голгофу, она приняла страдания и распятие на кресте внутренней войны, я чаянии, что этим может быть искуплен невольный прародительский, наследственный грех,— грех пресмыкания под ногами самодержавия, в народной крови искавшего обагрить лавровые листья для своего триумфального венка.
Россия, словно тяжко недужная от рождения, в революции обрела свою Силоамскую купель. Вот, она взяла одр свой и пошла. Какой факел энтузиазма горел тогда над страной, каким революционным крещением крестилась она — крестилась огнем и кровью! Какое было начало—и каков конец.
И вот, теперь, на закате года, принесшего нам революцию, мы уже миновали перевал, мы—на склоне. Неудержимо к низу тянет нас тяга истории. Потерян широкий и верный путь, и вот, по косогорам и рытвинам, ныряя из ухаба в ухаб, помчались мы по простору бездорожья, под какой-то неведомый откос. Какой-то огромной, чудовищной фантасмагорией ослепленные, взоры смешивают быль с небылицей, жизнь—с нежитью, сон—с явью. И чей-то иудин поцелуй выдает воинам кесаревым головою нас всех, со всеми нашими мечтами о взыскусном граде.
Дело народа 1917, № 241 (24 дек.).
Vivos voco
Есть ли еще в России былая способность к героизму, к стойкости, к беззаветному дерзанию? Или истрепались, измочалились за восемь месяцев революционных мытарств самые крепкие нервы, и наша революционная интеллигенция выдохлась, уподобляясь мягкому железу, которое быстро и легко принимает магнитные свойства, и так же быстро и легко размагничивается?
Есть ли в России, хоть в зародыше, сознательный пролетариат, с глубинным классовым самосознанием,— или он растаял, не успевши сложиться, расплылся в хаотической массе деклассированной улицы, полумещанской черни, выбитой из великой жизненной колеи «бедноты», неспособной подняться выше примитивного, распределительного и потребительского, квази-социализма?
Есть ли в России трудовое крестьянство, способное не только быть «подножием ног» любого правительства, да перебегают, как стадо, от одного «пастыря» к другому, но и способное к тому, чтобы в самый критический момент общей неурядицы, хаоса и расстройства своей тяжкой поступью проложить путь к неподдельному, подлинному светлому будущему?
Есть ли еще в России то, что мы называли революционной армией и что было бы достойно этого имени, — не беспорядочная масса тыловиков, живущих частью на содержания государства, частью на мелко-торгашеских отхожих промыслах, давно отвыкших от былого привычного труда и не приспособившихся ни к чему новому-масса, способная лишь осаживать одних властителей и сажать новых, но действительная революционная армия, способная стать на страже революционного порядка и отвергнуть все заигрывания честолюбивых демагогов?
И есть ли еще в России та подлинная, живая, горячая любовь к родине, спобная загораться несокрушающим гневом против насилующих ее авантюристов? Есть ли еще в ней тот коллективный разум, который способен ввести в русло слепую стихию вместе с упрямым, сумасбродным доктринерством, распустившим свои паруса по ветру стихий? Есть ли в ней та воля к жизни, которая способна преодолеть силу распада и разложения и, если нужно, «смертию смерть поправ», распуститься пышным цветом обновления?
Есть ли? «Жив человек, отзовись!»
Пора настает. Бьет последний час...
Или—рождение к новой жизни.
Или—смерть, разложение, гниение заживо.
Разве миазмы гниения уже не чувствуются повсюду?
Разве есть спасение, кроме вскрытия гнойников, кроме уничтожения источников заражения крови?
Дело народа 1917, № 241 (24 дек.).
|
