Обзор печати
— „Какая обманчивая мысль,—восклицает „Наш Век", что на мирной конференции за нас „похлопочут"...
"Надо раз навсегда понять, что ни Англия, ни Соединенные Штаты, ни Япония, ни Франция, как ни одно государство, не действуют из побуждений идеалистических. Если и придется им „защищать" Россию на мирной конференции,—то только из соображений их национального эгоизма, из желания привести в равновесие пошатнувшееся международное соотношение сил.
Привыкшая жить на „авось", спасения искать извне, значительная часть русского общества и теперь тешится мыслью, что нас спасут союзники. Бездельные,—дела мы ждем со стороны. Нет, политика не делается, ее делают. Довольно же сентиментальных упований!"
Но газета все-таки не может обойтись без того, чтобы не втиснуть излюбленные словечки о „государственности", о „национальных заданиях"... Жаль не могут кадеты без этих достаточно-таки потрепанных понятий!
"Мы можем жить, если возвратимся к бытию великого государства. Иначе, страна явится этнографическим материалом. Если нельзя было быстро создать волю к победе, что требовало предварительной подготовки, существует, ведь, у всякого простейшего организма воля к жизни. Как в человеке, так и в целых нациях есть инстинкт жизни. Пусть сложной является жизнь государства, но это также органическая жизнь. Не пройдет и трех-четырех лет, как наиболее темные люди, наиболее свирепые дезертиры на опыте уразумеют, как тяжки условия, в которых Россия существует.
Без четырех месяцев четыре года, тому назад на нас обрушилось несчастье, что называется войной. Кто жаждал ее в России? Кроме небольшой группы воинствующих националистов южно-русского склада—никто. Но раз война стала фактом,— мы обязаны были вести ее с верой в родину, в ее исторические судьбы, в законность этой войны. Мы обязаны были создать волю к победе, без этого нельзя было бороться."
„Петроград объявлен Коммуной говорит „Буревестник" в передовой статье. И что же?—спрашивает иронически этот „орган федерации анархических групп".
"Очевидно, наивные большевики еще верят в магическую силу слова. Впрочем, быть может, что большевики, сами не веруя, еще надеются кого-то обмануть, кого-то одурачить.
Но кого же можно сейчас обворожить магическим словом, революционной фразой?
Разве голодные станут сытыми, разве слово „Коммуна" их накормит?
Голод своим острым жалом вонзается в революцию—разве его притупить „заговорами", заклинаниями?
К голодному, разутому Петрограду приклеена циническая надпись: „Коммуна"!
Все осталось по-старому. И голод, и холод, и безработица, и налеты, и расстрелы, и взяточничество властей, и шампанское грабителей—вот что называется: вам „коммуна".
Большего издевательства над тенью великих утопистов, над творцами—строителями разных коммун, никакой злой гений и придумать не мог."
Ах, какие, право, эти большевики! Ну чтобы пригласить этих (или этого?) В. Гординых в число сотрудников по проведению коммунистических идей в Петрограде! Такого умнейшего, такого анархо-коммунистического и не спросили!
Момент наступления австро-германского империализма на советскую Россию, говорит „Правда“—совпал с целым рядом открытых выступлении против местных советов.
"В Саратове, Ангарске, Белом, Клину, Солигаличе, Вологде, Орехово-Зуево, Сормове, Коломне, Пензе и некоторых других местах были произведены покушения на Советскую власть. В некоторых случаях эти покушения имели своим последствием убийства видных советских работников, избиения их, иногда даже разгон Совета и т. д."
Конечно, это не случайность, продолжает газета, что в один из критических моментов для советской власти враги внутренние подали руку врагам внешним! Напротив: —это была планомерная атака врагов народа, которая, к счастью, окончилась неудачно.
Кто выступил против Советов?—спрашивает „Правда".
"Везде основное ядро противосоветских „повстанцев'' составляли бывшие офицеры, „испытанные в боях" черносотенцы, наемные провокаторы, хулиганы. Особенно охотно на противосоветские выступления шли побывавшие на фронте или около фронта бывшие жандармы и полицейские, бывшие лавочники, чиновники и т. д. Далее, против Советов нередко шли группы деморализованных солдат. В отдельных случаях, на почве продовольственной неурядицы, черносотенцам удавалось спровоцировать на выступление против Советов группы рабочих и иногда крестьян. Наконец, весьма охотно примыкали к бунтам против Советов купцы, чиновники, гимназисты, вообще, лица из состоятельного городского мещанства."
Орган московских меньшевиков „Вперед" по поводу этих выступлений сказал, что в этом движении сказалось недовольство самих масс. Конечно, это выдумка меньшевиков— замечает „Правда".
"Рабочие и крестьяне, повторяем, не могут выступать против власти собственных Советов, ибо они понимают, что на смену Советской власти придет власть капиталистов, помещиков и их слуг. Это знает каждый рабочий, каждый крестьянин. Для трудящихся ясно, что только собственная Советская власть может им гарантировать их завоевания."
По поводу скандально-известного „послания о мире" патриарха Тихона „Новая Жизнь" говорит, что
„ничем, даже патриаршей митрой не прикрыть церкви позора своего молчания во дни, когда смелое пастырское слово имело бы величайшее значение. Тем более, добавим мы, не прикрыть ничем церкви позора этого выступления, явно контрреволюционного и трагикомического в эти дни.
Мы не знаем, продолжает „Новая Жизнь",
"светская или духовная рука водила пером неожиданного черного публициста, но одно можно сказать с уверенностью: это не была рука Бога, волю которого тщится поведать пастве патриарх.
„Мы призываемся совестью своею возвысить голос свой в эти ужасные дни и громко объявить пред всем миром, что церковь не может благословить заключенный ныне от имени России позорный мир“,—гласит патриаршее послание. Неужели не пришло в голову отрекшемуся от мира иноку, что никто и не испрашивал у него и у церкви того „благословения", в котором он так сурово отказывает.
Если же „совесть" не позволяет ему молчать, то, спрашивается, почему церковь молчала так упорно в те дни, когда светская власть не грозила материальным основам ее бытия? Ведь сам патриарх от лица всей церкви утверждает: „несчастный русский народ, вовлеченный в братоубийственную кровавую войну нестерпимо жаждал мира. Почему не нашлось в церкви Моисея, который, если бы и не „напоил народ свой чудодейственной водой" мира, то, по крайней мере, научил бы его требовать этой воды? Почему ни у кого из смиренных иноков не болела „совесть", когда несчастный русский народ вовлекали в кровавую бойню? Почему молчал сам патриарх Тихон, во дни царские, бывший, хотя и не патриархом, но все же святителем-епископом?"
В статье „Рост революции в Европе" „Известия Петроградскаго Совета Р. и С. Д." говорят, что несмотря на издевательства новожизненцев и др. над нашим ожиданием революционной помощи западно-европейского пролетариата, мы все же верим, что час мирового пожара недалек.
"Как раз последние дни принесли нам ряд фактов, свидетельствующих о том, как много горючего материала в Европе, достаточно небольшой искры, чтобы возгорелось пламя революционного пожара.
В Австро-Венгрии вновь начались активные выступления рабочих масс.
Последние телеграммы подтверждают известия о забастовочном движении в столицах Австро-Венгрии—Будапеште и Вене. Уличные беспорядки особенно, сильны в Будапеште. Стачечное движение захватило железнодорожников и русских военнопленных".
Мало того, разложение охватило и вооруженный силы „лоскутной монархии". Как сообщает „Наш Век", происходили серьезные волнения среди австрийских матросов во всех частях Адриатического моря.
Недаром австро-венгерские правители с тревогой ждут возвращения на родину военнопленных из России, страны „большевистской заразы",—они понимают, чем это пахнет.
Волнения, по-видимому, распространяются также на сухопутные силы. Осадное положение объявлено в Боснии и Герцеговине, где славянские войска отказались стрелять в манифестантов.
Рабочая и крестьянская Красная Армия и Флот 1918, №44 (89) (24 марта)
Еще по теме
|
